Кристин Валла - Туристы

– Не могу отказаться от такого предложения, – сказал он.

– Да уж! Я бы и не поверил, если бы ты попытался, – давясь кашлем, захохотал директор. – Конечно, тебе придется пройти пробные чтения. Только после этого будет подписан контракт. Но можешь считать, что работа уже твоя. Ведь мы уже видели тебя на экране.

– Спасибо, – сказал Шон. – Большое спасибо!

– Тебе некого благодарить, кроме самого себя. Утром ты первым приходишь на работу, а вечером уходишь последним. Ты больше всех выступаешь на редакционном совете и больше всех предлагаешь сюжетов. Ты прирожденный телевещатель или телечарователь, что, впрочем, одно и то же. Так что звони родителям, пусть они погордятся сыночком!

– Да, сэр!

– Ну, вот и хорошо! Пробные чтения начнутся завтра.

В этот день Шон так и не позвонил родителям. Не позвонил он и Юлианне, и сестрице Си-обхан тоже. Весь день он проработал, как обычно, и только поздним вечером отправился домой. Когда он вернулся, в квартире было темно. Юлианна уже легла. На кухонном столе он нашел ее записку. «Пицца в холодильнике». Он сбросил пиджак, открыл пиво и уселся перед телевизором. Вытянул ноги, положил руку на подлокотник. Привычная поза отдыха. Он снял галстук и вытер взмокшую шею, затем черное стекло перед глазами осветилось и ожило. Грэм Кин в черном пиджаке. Рыбий рот за выпуклым аквариумным стеклом. Шон постепенно уменьшил звук до предела, пока не осталась только картинка. Пятно света падало на паркет, достигая его башмаков. Рубашка показалась вдруг тесной, и он расстегнул пуговицы, чувствуя, как по спине течет пот. Большими глотками он осушил бутылку и понял, что сегодня ему не уснуть. Это была новая разновидность бессонницы, вызванная уже не беспокойной работой мысли, а скорее ощущением пустоты. Сегодня он достиг исполнения своей мечты. Он пересек финишную черту, вышел победителем. Но в душе не было благодарного чувства, никакой радости. Преобладало другое чувство. Заслуженное признание. Да. Оказалось, это оглушает, как наркоз.

Когда он встал, Юлианна еще спала. Сперва он немного полежал. Разглядывая ее, подумал, что ей надо будет первой сообщить эту новость. Потом решил позвонить попозже, когда кончится пробное чтение. Он встал, оделся, позавтракал тарелкой мюсли и попил чаю. На самом деле ни есть, ни пить ему не хотелось, но эти мелкие обыденные действия нужны были, как раскрутка колеса. На улице было прохладно. Он сел в машину, включил печку, выехал за черные ворота. На Пирс-стрит пришлось остановиться перед красным светом. Шон нетерпеливо барабанил пальцами по рулю. Возле «О'Брайана» стояла очередь за кофе. Несколько рабочих с верфи пили чай из термоса. На набережной канала виднелась одинокая фигура, согнувшаяся над отбойным молотком. Шон вдруг подумал, что строительным работам никогда не будет конца. Здесь все время будут строить новые дома, ремонтировать старые склады, город будет все дальше расширяться, надвигаясь на предместья, и так до скончания веков. Они же не могут остановиться, не могут выключить отбойные молотки. Потому что чем им в таком случае еще заняться? Если нечего станет чинить, не останется ни одного пустыря под новую застройку.

«Тогда мы снесем то, что есть, – подумал он. – Возьмем и снесем».

Начало дня прошло, как обычно. Он читал поступающий материал, обговаривал связки между новостными блоками, отвечал на телефонные звонки. Начальник охраны просунул голову в дверь и шепотом поздравил с новой должностью. Шон едва взглянул на него, на секунду подняв голову от бумаг.

В час он позавтракал бутербродом с тунцом и выпил две чашки травяного чаю. Вскоре его позвали в гримерную. Стилистка легкими похлопывающими движениями прошлась по его лицу губкой. Немного грима пристало к воротничку.

– Ничего страшного, – сказала она. – Отстирается.

Шон кивнул, глядя, как она подводит ему глаза черным карандашом.

– Хотя ты же небось не сам стираешь свои рубашки, – сказала стилистка и засмеялась.

«Нет, – подумал Шон, – это делает Юлианна». Он хотел позвонить ей сразу, как только закончит, но сперва решил сходить в медпункт и попросить у врача прописать ему для желудка что-нибудь от повышенной кислотности. Похоже, тунец попался нехороший. В желудке словно что-то забродило, как будто там лежали комья глины. Он заскочил в туалет и согнулся над унитазом. Пустяки. Обойдется. Он вышел из кабинки и стал мыть руки, увидел в зеркале собственное лицо. Нагримированное лицо было гладким. Ресницы казались длиннее. «Да я же опять стал ребенком!» – подумал он и засмеялся. Смех был цепляющийся, принужденный. Он вытер руки и прокашлялся, произнес несколько фраз, пробуя профессиональный голос. «Ну, вот оно и началось, – подумал он. – Ты достиг цели». Бросив последний взгляд в зеркало, он подвигал желваками, пригладил волосы. Глаза помрачнели. Смех оборвался. По телу прошла дрожь, и он заплакал. От слез по щекам побежали вниз коричневые и черные полоски. Он плакал, как цирковой клоун с нарисованной улыбкой, которая постепенно размазывалась и стекала с лица. Он медленно опустился на пол с приклеившимися к ладоням остатками бумажного полотенца. Так его и нашли в десять минут четвертого, а в студии в это время его напрасно дожидалась телекамера, уставясь глазком в бесконечный голубой фон.