Зэди Смит - Белые зубы

Арчи, по крайней мере, не опоздал; и год, и день, и час — все верно: 5 ноября 1984, 1:00. Подъехав к ресторану, он, одетый в длинный макинтош, вышел из своего «Вауксхолла» и встал, одной рукой оглаживая чудесные новенькие покрышки «Пирелли», а другой яростно затягиваясь сигаретой, как Богарт, [54] Хэмфри Богарт (1899–1957) — американский киноактер, прославившийся ролями «крутых парней» — детективов, гангстеров и отщепенцев. или шофер, или шофер Богарта. Подошел Самад, стиснул правую руку Арчи и, ощутив холод его пальцев, почувствовал себя перед ним в неоплатном долгу. И, сам того не ожидая, выдохнул холодным паром ему в лицо:

— Я этого не забуду, Арчибальд. Я никогда не забуду, друг, что ты для меня сегодня сделал.

Арчи замялся.

— Сэм, пока ты не… я должен тебе кое-что…

Но Самад уже распахнул дверцу, так что хромые объяснения Арчи настигли его после того, как он увидел на заднем сиденье трех продрогших детей.

— Они проснулись, Сэм. Они все спали в одной комнате, вповалку. Что мне было делать? Пришлось натянуть пальто прямо поверх пижам — я боялся, как бы Клара не услышала, — и везти всех скопом.

Айри спала — курчавая голова на пепельнице, ноги на коробке передач. Зато Миллат с Маджидом радостно кинулись к отцу. Дергая его за штанины, гладя по подбородку, мальчики восклицали:

— Привет, Абба! Куда мы едем, Абба? На тайную диско-вечеринку? Правда?

Самад свирепо глянул на Арчи, тот пожал плечами.

— Мы поедем в Хитроу, в аэропорт.

— Вот это да!

— А там Маджид… Маджид…

Все происходило словно во сне. Самад, не успев сдержать навернувшиеся слезы, прижал к себе своего на целых две минуты старшего сына так сильно, что хрустнула дужка очков.

— А там Маджид отправится в путешествие вместе с тетей Зинат.

— А он обратно вернется? — встрял Миллат. — Вот было бы круто, если б не вернулся!

Маджид высвободился из отцовского захвата.

— Мы далеко поедем? К понедельнику мне нужно быть дома, а то я не увижу, как проходит фотосинтез. Я знаешь что сделал? Одно растение закрыл в шкафу, а другое выставил на солнце. И мне кровь из носу нужно посмотреть, какое из них…

Самолет взлетит — и годы спустя, даже спустя всего лишь несколько часов это станет историей, и Самад попробует никогда о ней не вспоминать. Она быстро сотрется из его памяти. Резко брошенный камень пошел ко дну. Фальшивые зубы бесшумно опустились на дно стакана.

— Я успею к школе, Абба?

— Закругляйтесь, — важно сказал Арчи с переднего сиденья. — Раз уж решили ехать, надо шевелиться.

— В понедельник ты пойдешь в школу, Маджид. Обещаю. А теперь давайте-ка по местам. Прошу вас, ради Аббы.

Захлопнув дверцу, Самад нагнулся к окошку, за которым клубилось жаркое дыханье его сыновей. Они передавали ему воздушные поцелуи, прижимая к стеклу розовые губы и оставляя на нем грязные слюнявые разводы. Самад протянул к ним ладонь.

С точки зрения Алсаны, люди разнились не цветом кожи. Не полом, не верой, не умением дергаться под модные ритмы или грести деньги лопатой. Главное различие было фундаментальнее. Оно крылось в земле. И в небе. Человечество легко и четко делилось на два лагеря при помощи простенького теста, вроде тех, что публикуются по вторникам в журнале «Женские секреты»:

A) Может ли с неба над вашей головой неделями идти дождь?

Б) Может ли случиться так, что земля у вас под ногами будет трястись и разламываться?

B) Существует ли вероятность того (отметьте данный пункт, даже если эта вероятность ничтожно мала), что зловещая гора, затеняющая в полдень ваше жилище, вдруг ни с того ни с сего начнет извергать лаву?

Если хотя бы на один вопрос вы ответили утвердительно, ваша жизнь — беспросветный кошмар и висит на волоске; она эфемерна, похожа на старую ветошь; она в истинном смысле беззаботна; светла, легковесна — как кольцо для ключей или заколку для волос, ее ничего не стоит потерять. Она похожа на летаргический сон: можно утро, день, год напролет сидеть под кипарисом и чертить на песке восьмерку. А еще такая жизнь сродни бедствию, хаосу: можно вдруг ринуться и свергнуть правительство, выколоть глаза неприятному человеку или сойти с ума и слоняться по городу, что-то бормоча под нос, драть на себе волосы, размахивать руками. Ничто не может вам помешать — и вам может помешать что угодно. Вот такое ощущение. И в нем заключена основная разница между людьми. Живущим на твердой земле, под безопасным небом, этого не понять; они как английские военнопленные в Дрездене, не перестававшие пить чай и переодеваться к обеду даже во время воздушных налетов, даже когда в городе бушевали пожары. Уроженцы зеленой, благодатной, спокойной земли, англичане совершенно не чувствуют опасность, даже исходящую от человека, не от природы.