Зэди Смит - Белые зубы

Кари Кури Ца и Рис, позалиста

Фашоль ф шоусе, шпашыбо.

С шести вечера до трех часов ночи; потом он весь день спал, солнечный свет стал для него такой же редкостью, как приличные чаевые. Какой смысл, думал Самад, забирая две крупные банкноты и счет, сверх которого обнаруживалось только пятнадцать пенсов, давать чаевых столько же, сколько не жалко бросить в фонтан, чтобы загадать желание? Но прежде чем у него могла возникнуть противозаконная мысль спрятать пятнадцать пенсов под накинутой на руку салфеткой, перед ним вырастала тощая, как будто проволочная, фигура Мухула. Ардашир Мухул, владелец ресторана, обходивший дозором свой «Палас», одним глазом благосклонно глядя на посетителей, другим — внимательно следя за персоналом, тотчас же накидывался на него.

— Сааамаад, — у него была приторная, елейная манера говорить, — поцеловал ли ты сегодня нужный зад, брат мой?

Самад и Ардашир были дальними родственниками, Самад — старше на шесть лет. Какую радость (просто блаженство!) испытал Ардашир, когда в прошлом году, в январе, получил письмо, из которого явствовало, что его брату, который и старше, и умнее, и красивее, не удается найти работу в Англии, так что не мог бы Ардашир…

— Пятнадцать пенсов, брат, — ответил Самад, раскрывая ладонь.

— Ну, ничего, это уже хорошо, это уже хорошо, — говорил Ардашир, и его бледные рыбьи губы растягивались в тонкой улыбке. — В Горшок их.

Горшок был черной банкой с надписью «Балти», водруженной на постамент за туалетом для персонала; в нее складывали все чаевые, а потом делили в конце дня. По отношению к молодым, ярким, красивым официантам, таким как Шива, это было несправедливо. Шива был единственным индусом среди персонала — его взяли благодаря замечательным способностям, которые заслонили собой религиозные разногласия. Шива умел получать до пяти фунтов за вечер, если в углу одиноко сидела заплаканная, только что разведенная женщина, и ему удавалось эффектно взмахивать длинными ресницами. Кроме того, он умел выжимать деньги из режиссеров в свитерах с отложными воротничками и продюсеров («Палас» находился в районе театров, а это было время «Ройял Корта», [20] «Ройял Корт» — театр в Лондоне, где «Английская театральная труппа» ставит преимущественно пьесы современных английских и зарубежных авторов. смазливых мальчиков и мелодрамы), которые льстили Шиве, провожали его взглядами, когда он, соблазнительно виляя задом, шел к бару и обратно, и клялись, что если кто-нибудь переложит для сцены «Поездку в Индию», [21] Роман Э. М. Форстера. Шива может получить в ней любую роль, какую только пожелает. Для него система Горшка — грабеж среди бела дня и оскорбление его исключительных способностей. Но такие, как Самад, которому под пятьдесят, и другие, старше его, такие как восьмидесятилетний седовласый Мухаммед (двоюродный дедушка Ардашира), с глубокими морщинами у рта — следами улыбок молодости, — такие люди не могли жаловаться на систему Горшка. Для них лучше бросить чаевые в общую кассу, чем прикарманить пятнадцать пенсов, рискуя быть пойманными (и лишиться чаевых за всю неделю).

— Вы все сидите на моей шее! — ворчал Шива, в очередной раз бросая в Горшок пять фунтов. — Вы все живете за мой счет! Снимите с моей шеи этих неудачников! Это была моя пятерка, а теперь ее разделят на шестьдесят пять чертовых миллионов частей и выдадут, как милостыню, этим неудачникам! Это что — коммунизм?

Остальные избегали его яростного взгляда и пытались сделать вид, что занимаются своими делами, пока однажды, в один из «вечеров пятнадцати пенсов», Самад не сказал: «Заткнись, парень» — тихо, почти шепотом.

— Ты! — Шива резко повернулся к Самаду, сбросив огромную банку с чечевицей для завтрашнего дала. — Ты хуже всех! Ты самый говенный официант, какого я когда-либо видел! Ты не смог бы выбить чаевые, даже если бы грабил этих дебилсв! Я слышал, как ты разговариваешь с посетителями: о биологии то, о политике сё. Просто подавай еду, идиот. Ты, блин, официант, а не Майкл Паркинсон. «Вы, кажется, сказали — Дели?» — Шива перебросил фартук через руку и стал прохаживаться по кухне (актер из него выходил скверный). — «Знаете, я и сам там был, Университет Дели, это было превосходно, да — я воевал, за Англию, да… да, да, прелестно, прелестно». Он ходил кругами по кухне, опуская голову и потирая руки, как Урия Хип, кланяясь и приседая перед шеф-поваром, старичком, который выкладывал большие сочные куски мяса в сумку-холодильник, перед мальчиком, чистившим духовку. — Самад, Самад… — проговорил он, изображая бесконечную жалость, потом вдруг остановился, надел фартук. — Ты такой жалкий человечек.