Альмудена Грандес - Песня над балконами

— Да нет, — отвечала она. — По-любому, я не встаю с постели…

— А вот ты встанешь, — настаивала я. — И тебе придется мириться со сплетнями соседок, что, де, у тебя слишком короткая юбка…

— На себя посмотри! — отрезала Анхелита. — В этой части Араваки каждый божий день барбекю, то да се, а твой муж сколько зарабатывает, а мой муж столько зарабатывает, и тебе партия в сквош, и нате, пожалуйста, спортзал с Менганитой, и телефон клоуна на детский утренник, и чтоб не хуже, чем у Пи-луки с ее фокусником… Потом, мне надоест, мы соберемся и вернемся обратно, а ты… ты-то куда подашься из своей Араваки? Сегодня, солнышко, я еще добрая, мы закроем глаза на то обстоятельство, что мой жених намного лучше твоего.

В этом она была права, как и во всем остальном. Мигель отказывался жить в городе, называя провинцией отвратительное нагромождение городских застроек с претензией, тогда как я ничуть не стыдилась, что у меня за душой нет ни дома с каменными стенами и садом, ни рыбацкой деревушки, ни пастбища, ни лужайки, ни пляжа, чтобы заехать туда на каникулах, что пепелище мое — мой балкон, облицованный пятачок, куда летними вечерами можно вынести табуретки, подышать с бабушкой свежим воздухом, наблюдая за тем, как летят дни и от патио подымается извечный дух тушеных бобов, растворяется во всеобщем и слаженном утреннем гуле зимнего города, раскрытого, подкрашенного пенкой, расцвеченного лампочками, внезапно переодетого в сад, разбитый на необъятной, необозримой террасе. Я еще не уехала, а уже скучала по всему этому — подкачал, однако, не только пейзаж моей жизни. Мне потребовалось много времени, чтобы понять, вернее отметить, эту легкость в плечах при ходьбе, будто мои ноги ничего не весят, будто тело не в состоянии придавить их к земле, по которой они ступают. Я перебирала, как мне самой казалось, проходные варианты, действуя по примеру утопающего, что хватается за соломинку, но почва дала трещину тогда, когда я меньше всего этого ожидала.

Мигель вез меня к своим родителям: те, наконец, пригласили меня на ужин. Из окна мне предстало однообразное зрелище Капитана Айа, одинаковые по обеим сторонам улицы, застекленные башни сменяли друг друга, мелькали гаражи, сады и пальмы у крыльца, спесь нуворишей не впечатляла, как прежде. На повороте машину резко повело вправо, и мы вырулили на улицу, где я никогда раньше не была, только мне все равно, потому что она такая же, как и все остальные, и снова налево, все дальше, вперед, и потом медленнее, потому что мы искали, где припарковаться, и не могли найти, все улицы, все фасады, переулки — неотличимы, но вдруг, на двадцатом повороте, на обочине блока элитных домов, я очутилась дома, в особенном, старом квартале с налетом сельской старины — казалось, по прихоти судьбы он вырос из-под земли, дешевые магазины, здания в пару этажей, с балконов срываются звуки румбы, женщины в халатах, стоящие за хлебом, станция метро со знакомым до боли названием, пять слогов, как удар камнем меж глаз.

— Останови, — говорю. — Я выхожу.

— Ладно, как хочешь… Родители живут сразу за углом, через дорогу, подожди меня…

— Ты меня не понял, — объясняю, открывая дверцу машины. — Я не пойду к твоим родителям, я возвращаюсь домой, на метро.

Я твердо ступила на бетонный тротуар, осязая его под подошвами, и у меня мелькнуло странное ощущение, будто за то, что я разгадала тайну двуликого города, тот дал мне ключ к моей собственной жизни, и тогда только я наклонилась вперед, к опущенному стеклу, попрощаться.

— Ты не смотри на меня, Мигель, — произнесла я с расстановкой, уверенная, что он все равно не поймет. — Потому что ты не умеешь смотреть на меня.

А потом станция «Вальдеаседерас» сомкнула за мною объятия, как смыкаются в объятии лишь материнские руки.

Не мое это дело, скидки.

Как сейчас помню: эскалатор дал передышку моим ногам, а тем временем я размышляла об этой своей неспособности откопать в куче барахла заветную вещицу, помню также, что сначала увидала ее, зарекалась попадаться на эту удочку, нет, чтобы я еще хоть раз отстояла очередь в примерочную, как вдруг заметила молоденькую брюнетку, чьи волосы были заплетены в длинную и густую косу, такую же точно, как та, что носила я девочкой, и потом уже, в пролете между третьим этажом — мужской отдел — и вторым — все для женщины — заподозрила типа, поднимавшегося на третий, в том, что тот не сводит с нее глаз, и взбесилась, и тут же взбесилась, что меня это взбесило, потому что моя реакция, естественная и все же мелочная, в сущности, нелепая, свидетельствовала о том, сколько мне лет, куда красноречивее зеркала в ванной по утрам с похмелья, и тогда я решила, что он, наверно, осел, и подняла глаза, чтоб посмотреть ему в лицо, и мало того, что он был непохож на осла, вдобавок это был он.