Сержи Памиес - Рассказы

В моей памяти сохранилось странное воспоминание об этом чтении — словно в лихорадке, я пытался удержать в голове огромное количество новых сведений, и одновременно меня раздирали противоречия: личность автора вызывала у меня живой интерес, но предубеждение к его творчеству не исчезало. Я понял, что Сент-Экзюпери искал детской неискушенности, которой сам с годами лишился, и оказался достаточно храбрым (или безрассудным — он рисковал стать всеобщим посмешищем), чтобы из мрака своего существования написать — по мнению исследователей — поэтическую притчу, которая, казалось, излучала свет. Замысел книги родился в тысяча девятьсот сорок втором году во время обеда в кафе «Арнольд». Издатели Сент-Экзюпери, сытые по горло тем, что их автора постоянно раздирали психологические противоречия, предложили ему написать рождественскую сказку. Таким образом, они пытались заставить писателя забыть о своей судьбе изгнанника, бежавшего из коллаборационистской Франции и нашедшего приют в Соединенных Штатах, и рассеять его убежденность в том, что жестокость рода человеческого неисправима.

В тот день за обедом издателям удалось увлечь его своей идеей, которая была призвана стать противовесом естественным наклонностям этого человека — нетерпеливого, эмоционально неустойчивого и не умевшего держать в узде свою сексуальность. Ему ничего не стоило обзвонить всех своих любовниц и всех своих друзей в самое неподходящее время, чтобы прочитать им какой-нибудь абзац своего нового произведения или рассказать об очередной сердечной драме. Иногда он приглашал их в свою квартиру — с видом на Центральный парк, — чтобы разглагольствовать перед ними об энергии города и ночи или чтобы пить без меры, учиться делать фокусы или складывать из бумаги вертолетики.

Все, что мне удалось прочитать о Сент-Экзюпери — даже его исполненное отчаяния возвращение в армию и его последний полет, закончившийся исчезновением писателя, и фраза из повестки, выписанной дежурным офицером, звучавшая, как эпитафия: Pilot did not return and is presumed lost [4] Пилот не вернулся и считается погибшим (англ.). , — заставляло меня сделать один и тот же вывод. Мне было уже сорок девять лет, и, поговорив с близняшками, я обещал им, что в день своего пятидесятилетнего юбилея отправлюсь в какую-нибудь гостиницу и прочитаю «Маленького принца» от корки до корки (девочки к этому времени уже исполнили свой долг: обе прочитали книгу с восторгом, которому я — по причине своего малодушия — не сумел порадоваться). Наконец, знаменательный день наступил. Ночь, проведенная в гостинице своего родного города, вызывает в душе странные чувства. А пятьдесят лет — достаточно знаменательная дата, и близкие тебе люди бывают достаточно снисходительны, каким бы способом ты ее ни отмечал. Оставив в стороне предубеждения невежества и смирив гордыню, я медленно продвигался, ощущая под ногами сыпучий песок дюн (и слов), преодолевая старые и новые преграды, скользя по этой детской сказке, исполненной символизма. Иногда я подчеркивал какую-нибудь фразу, как например: «Самого главного глазами не увидишь» — наиболее известную и неоднократно использованную авторами книг по саморазвитию.

Когда я закрыл книгу, меня охватило желание писать, хотя я, исходя из личного опыта, с большим недоверием отношусь к подобным порывам, а также к сопровождающему их ощущению своей исключительности. У меня не возникло никакого особенного чувства, когда я дочитал историю до конца: для меня ничего не изменилось. В этот особый день, без торта и без свечек, я вспомнил о мальчике в поэтико-космической пижаме и спросил себя, как сложилась его жизнь. Потом я принялся писать и провел за этим занятием почти всю ночь. Из-за двери до меня доносились звуки, присущие жизни гостиницы: торопливые шаги, смех и стоны (а за ними, на втором плане, я ощущал энергию всего города). Если бы у меня были любовницы и вид на Центральный парк, я, наверное, обзвонил бы их, обуреваемый чувством собственной исключительности, чтобы прочитать мною написанное. Однако я предпочел дождаться рассвета, ощущая прикосновение чужих простынь и наслаждаясь то тем, то другим эпизодом книги (например, историей пьяницы, который пьет, чтобы забыть, что ему совестно пить).

Я отключил будильник, встал, принял душ — как же мне нравится напор воды в гостиничных душах! — расплатился и пошел домой пешком. Когда я открывал входную дверь своей квартиры, мне показалось, что я вернулся из долгих странствий. И путешествие это утвердило меня в убеждении, что игра воображения может быть одновременно восхитительной и обманчивой и что, на наше счастье, с книгами дело обстоит проще, чем с поездами, — здесь можно опоздать, а потом, некоторое время спустя, войти в тот же самый вагон (или уже не входить). Кроме того, я еще раз удостоверился, что — по крайней мере, на планете, где живу я, — самое главное прекрасно можно увидеть глазами. Да и что является самым главным? Притворство женщин, которые делают вид, что не замечают, когда на них смотрят; цвета такси; настойчивость юноши, разучивающего гаммы на контрабасе; правдоподобие лжи взрослых, когда они обманывают детей, и бутылки, летящие в контейнер для стекла, которые в этот миг уже ни наполовину пустые, ни наполовину полные.