Ольга Грушина - Жизнь Суханова в сновидениях

Железнодорожная станция была неподалеку, в деревне Боголюбовка. Несколько лет назад Суханов ходил туда вместе с Ниной встречать кого-то из знакомых, приехавших на электричке. Покинув закрытый для простых смертных дачный поселок, они прошли милой березовой рощей, тронутой розовыми лучами утреннего солнца, а потом деревенской улицей, где Нина тайком срывала влажные, сладкие ягоды малины с перевесившихся через невысокие заборы кустов, — эдакая легкая прогулка по русской деревне в духе успокоительно-знакомых, порою излишне сентиментальных пейзажей Левитана.

Но сейчас, в темноте, поселок до неузнаваемости изменился. Ровная прежде дорога расставила ловушки неожиданных колдобин; с цепей рвались невидимые псы, яростно рыча на звуки его одиноких шагов; мохнатые, толстые мотыльки отбивали слабый, трепыхающийся ритм о лампы уличных фонарей; многорукие, похожие на троллей силуэты лихорадочно дергались в освещенных окнах ближайших дач, поглощенные непонятным, неприглядным бытом.

Он шел мимо, безразличный к странности этого мира. Но когда последний внушительный дом растаял в дрожащем мареве последнего фонаря и сторож — не более чем силуэт, который ночь небрежно очертила углем вокруг огонька сигареты, — запер за ним ворота, Суханов неприятно удивился, увидев, что дорогу перед ним поглощала черная громада леса. С миг он колебался, потом ступил под сень деревьев.

Ночь там была еще глубже, тишина оглушала, воздух отяжелел от прелых запахов влажного мха, сладковато гниющей листвы и ядовитых грибов. Он двигался осторожно, едва различая тропинку под ногами. Через какое-то время его впервые кольнула тревога. От той давней прогулки у него сложилось впечатление, будто рощица эта совсем невелика, почти прозрачна, с яркими всплесками опушек, просвечивающих со всех сторон среди берез; но сейчас деревья с каждой минутой смыкались все плотнее и плотнее, подавляя его своим неподвижным присутствием, и сквозь головную боль гигантским колоколом била необъятная тишина.

Он прибавил шагу, но лесу не было конца; и по мере того, как он углублялся все дальше в эту спертую тьму, ему казалось, что с каждым его шагом она перерождалась, делаясь все более зловещей и чуждой. Мало-помалу его взгляду стали открываться смутные, искореженные очертания — то ли старые пни и кривые сучья, то ли порожденные землей уродливые, хищные чудовища, которые ползли за ним по пятам или нависали над ним с древесных стволов; и вскоре в неизбывную тишину ночи начали просачиваться бесчисленные вкрадчивые, тайные звуки: шуршащая дрожь листьев, что поднималась без ветра и так же непостижимо затихала; глухой стон бодрствующей птицы или, быть может, неприкаянного призрака; треск сухой ветки под чьей-то ногой… Внезапно он понял, что залитая солнцем березовая роща из его летних воспоминаний давно уступила место гнетущим, по-церковному безмолвствующим чащам из недавнего его кошмара, и он обессилел от страха при мысли, что может сбиться с еле приметной тропы и навсегда затеряться в удушающем, мучительном лабиринте дурных снов.

Он шагал все быстрее и быстрее и в конце концов перешел на бег и ринулся сломя голову сквозь зябкую темень, где таились коряги и призраки. Его немолодое сердце болезненно колотилось, ноги заплетались от легкого, но стойкого хмеля. К тому времени, когда деревья наконец-то стали редеть, обнажая бледные просветы ночного неба, его подгибающиеся колени превратились в дрожащую жижу, а правое плечо ныло под тяжестью сумки. Выбравшись на опушку, он остановился, чтобы перевести дыхание и оглядеться, — и осознал, что открывшаяся взору местность совершенно ему незнакома. Сразу за лесом он рассчитывал увидеть огни Боголюбовки, но вместо этого в голубоватом свете умирающей луны колыхался широкий луг. Он снова взвалил на плечо сумку и двинулся напрямик, поначалу просто радуясь тому, что вырвался из своего лесного кошмара, но вскоре начиная чувствовать себя неуютно. Высокие, мокрые травы хлестали его по икрам; невидимая почва мягко поддавалась под ногами; по небесам дождевыми каплями катились звезды; рваные лоскуты низкого тумана проплывали мимо жутковатой вереницей бестелесных, безликих духов. Никакой деревни не было и в помине.

Поступь его стала неуверенной, в голову поползли неприятные мысли. Луг обрывался крутым оврагом, поросшим лещиной; спускаясь вниз по склону, он споткнулся о тень булыжника и расшиб колено. Теперь уже не сомневаясь, что в лесной чаще его угораздило свернуть не туда, он долгое время не двигался с места, поглаживая разбитое колено и глядя в небесную высь. Но когда он кое-как выкарабкался на ту сторону оврага, на удаленном пригорке показался настоящий подарок судьбы: одинокий фонарь, бросающий скудный лиловый свет на едва заметное строение, которое не могло быть ничем иным, кроме как железнодорожной станцией.