Артур Саканян - Театр одного зрителя

Молчание длилось лишь мгновение и, явно смущаясь, законник спросил:

— А что вы сказали этим цыганам, если не секрет?

— Никакого секрета нет. Я их просто одурачила. В тот момент, когда все напряжённо ждали ответа и смотрели только на цыган, никто не заметил, как у них за спиной появилась цыганка. А вот провинившиеся цыгане стояли лицом и сразу увидели её. Мало того, что они не знали, как объяснить, кто их бил, а тут ещё цыганка на голову свалилась. Испугались, совсем сникли. Вот тогда я и шепнула им, что по их вине цыганка навсегда ушла из жизни. Представляете, как они обрадовались, что цыганка тут рядом? Потом, когда уже все стали смеяться над ними, я добавила, что они меня просто не дослушали. По их вине цыганка навсегда ушла из этой кочевой жизни в цирке, и для неё начинается новая жизнь. Но, в отличие от неё, в их жизни изменений не будет. Единственное спасение для них — это самим рассказать всю правду и покаяться… Да, вот ещё что, — вспомнила она. — Насколько мне известно, в вашем мире общий котёл — святая святых. Я их предупредила, чтобы они случайно не проговорились бы о кассе, а то уголов… простите, хозяин кассы сразу же отрежет уши за попытку ограбления святыни.

Она слегка покраснела, законник понимающе усмехнулся, и она добавила:

— Думаю, я их напугала до смерти.

— За это спасибо, но на чужом поле уши я не режу, а берегу свои собственные… Всё-таки, почему вы так настырно добивались, чтобы цыгане сами признались во всём? Объясните, — попросил законник.

— Фактически, я дала цыганам возможность первыми начать свой рассказ, а, завравшись, они сами же выдали себя с головой. Но, когда они начали говорить правду, то испытывали при этом величайшее унижение. Ведь унизительные вещи о себе они рассказывали в присутствии людей, с которыми им и дальше надо будет жить… Не знаю, смогут ли они после этого остаться там? Главное, что гадости о себе они рассказывали сами, и против кого-либо у них не осталось озлобления… С некоторых пор я очень болезненно отношусь к унижению человеческого достоинства.

— Когда все смеялись до колик, вы даже не улыбнулись, — подтвердил законник.

— Не могу я смеяться, когда рядом плачут, — с чувством продолжила она. — Дети этих цыган ревели, жёны рыдали, а родные от стыда прятали лица. Их чувства мне хорошо знакомы… Всё-таки жизнь — это не театральная сцена, где всё дозволено, пока светит рампа. Но меня поразило другое: многие цыгане смеялись будто впервые. Только сейчас сообразила, в чём тут дело — на них сказалось долгое отсутствие детей. Ведь они видятся с детьми только во время летних каникул, а прошло-то всего пара дней, как их детей отпустили из интерната.

— Да… — задумчиво произнёс законник. — Вы меня напрочь задавили своей смекалкой. Лучше я буду просто задавать вопросы.

Она кивнула головой, и законник спросил:

— Почему вы избрали детей в качестве судей и палачей?

— А вы сами подумайте, чем бы закончился суд взрослых? Банальным мордобоем, где движущей силой были бы зависть и злость, а мне нужен был акцент на понятии «добро».

— Кстати, почему цыгане привели детей? Я базарил с бароном и не услышал, что вы им шепнули?

— Я сказала, что их дети должны уметь защищать свою мать и отличать добро от зла. Я обещала, что сегодня их дети научатся побеждать настоящее зло. Но прежде, цыгане должны объяснить детям, что на месте беззащитной цыганки могла оказаться их мама.

— Теперь понятно, почему дети схватили камни, как только узнали, что цыганку ударили. Даже барон не смог их угомонить. Хорошо, что вы вовремя встряли. Как вы им клёво выдали! Дай Бог памяти. Вспомнил. «Стойте! Вы что хотите сделать? Вы же пришли зло уничтожить, а не творить его. Если сами сейчас зло совершите, то ведь тогда зло останется непобеждённым»… Складно получилось!

Она самодовольно улыбнулась, а законник восторженно продолжил:

— А эта цыганская пичужка. Как она допендрила до такого наказания? «Вместо града из камней, просто поплевать этим нехорошим дяденькам в глаза и смыть с их глаз грязь». Оказывается, это грязь налипла на глаза, мешает им прозреть. Из уст ребёнка такой мудрый приговор мне ещё не доводилось слышать. Ни один суд в мире не смог бы придумать круче. Мне с бароном оставалось только кивнуть головой… Но всё-таки, был момент мандража. Дети плюют им в лицо, а они смеются. Что тут делать? Приговор получается липовый, но пигалица со своими премудростями на стрёме. Грязи, оказывается, накопилось слишком много, и поэтому они не видят плевки даже своих собственных детей. Тут у цыган нервишки сдали, и расплакались они, как дети малые… Что греха таить, такого искреннего раскаяния я не видел.