Людвик Ашкенази - Эх, Габор, Габор...

— Ой, цимбалы, цимбалы, какая музыка!

— Что ты такое говоришь, папа, — сказал сквозь сон Габор маленький, но удивительно трезво; потом, руководимый инстинктом всех женщин и детей, которые знают, что утро вечера мудренее, он заснул.

Габор большой, не зная, что делать, смотрел на чёрные волосы, рассыпавшиеся по белой подушке. «Как хорошо, что он уснул», — сказал Габор себе и разбудил сына:

— Габор, скажи же, что мы больше не пойдём в школу!

— Пойдём, папа, — ответил Габор маленький. — Ложись спать, папа, не приставай ко мне. Я буду учить тебя, папа. Славка Маржинкова сказала, чтоб я тебя учил. Что ты меня толкаешь, папа?

«Горе мне, — подумал Габор большой. — Что было у меня, того уже нет; так пусть же ничего не будет».

Он с нежностью прикрыл Габора маленького и пошёл в чулан за топором. Потом достал остатки вина, которое купил, когда ждал в гости Славку Маржинкову, и отправился к школе.

Двери были не заперты, он нашарил выключатель, зажёг все лампы и яростно пнул ногой первую парту. И пошёл с холодным бешенством рубить кафедру, доску…

Парту, на которой сидел он с сыном, расколол в щепки и щепки аккуратно сложил у печки. Один жёлтый обломок оставался ещё на полу — Габор стал добивать его обухом, будто боялся, что парте ещё не конец и она может воскреснуть.

Потом, с топором в руке, он подошёл к портрету молодого Максима Горького, вгляделся в него и сказал:

— Нет. Этот похож на дядю моего, Питюку Лакатоша. Этого я не трону.

Победным взором обвёл он то, что разрушил, лёг на пол и заснул. И опять снились ему похороны Габора Лакатоша-старшего. Рядом с ним шёл в цилиндре Максим Горький и нёс такую же, как и он, белую длинную свечу.

«Так ты приехал, дядя Питюка, — сказал Горькому Габор.

— Это с твоей стороны очень, очень хорошо. Подержи-ка мою свечку».

«А ты куда, Габор?» — спросил Питюка и взял у него свечу.

«А я в школу схожу, милый дядя. Забыл написать объяснение. Наша учительница не знает ещё, что я умер».

«Ну, сходи, Габор, а я за тебя пока лягу в гроб, — сказал дядя Питюка. — Это мне дело привычное, лежать в гробу. Как раз по мне».

Утром Габора нашла уборщица Совакова, женщина с предрассудками. Вид цыгана, растянувшегося на полу посреди разгрома, наполнил её гражданским гневом. Схватив щётку, она попыталась вымести его вон.

Так Габор, подгоняемый щёткой товарища Соваковой, был возвращён в мир подсудных людей и образцовых работников.

— Вставай, скотина! — приговаривала уборщица Совакова.

— Вставай, несчастье на нашу голову! Холера! Хулиган! Ты что наделал? Пьяная морда!

Ой-ой-ой!

Габор широко открыл глаза. Свет больно резанул по ним. Потом он увидел комбинезон пани Соваковой и её обширную, пардон, задницу.

В поле зрения его попал глобус на шкафу, который он забыл вчера разбить. Вместе с глобусом весь мир встал перед его взором.

— Ну, продрал зенки? — зудила Совакова. — Выспался? Безобразник!

Габор поднялся, и с ним поднялось его похмелье. В зрачках пани Соваковой увидел он своё отражение: оно покачивалось. Ему показалось, что сейчас, как в кино, зажгут свет и в зрачках этой женщины появится надпись:

КОНЕЦ

Он чуть не заплакал оттого, что женские глаза могут быть безразличные, как экран, и такие же пустые. Как каждому из нас — ему, в общем, больше всего стало жалко себя. И ушёл он, как побитый пес, немножко упиваясь своим унижением.

Осторожно, чтоб не споткнуться, обошёл ведро с водой. Но в мыслях яростно пнул это самое ведро.

Когда в класс вошла Славка Маржинкова, уже извещённая о происшествии самим директором Голубом, молодой Максим Горький посмотрел на неё очень выразительно, но не сказал ничего.

— Ну, я тут убрала всё, товарищ учительница, — многозначительно сказала пани Совакова. — Теперь можете их учить.

Тут явился, чтоб произвести давно обещанную инвентаризацию, заведующий складом Йозеф Коничек, также оповещённый о событии директором Голубом. Он сказал:

— Голуб велел вам передать, что надо составить перечень убытков для предъявления их к возмещению этому… как его?.. А плакать-то незачем, у нас есть на складе запасная доска…

— Товарищ Коничек, вы золото, — сказала Славка. — Вот и молчите.

Она села на пол возле аккуратной кучи щепок и покачала своей милой головкой. Она вчера только сделала себе перманент, потому что собиралась посетить Лакатошей на дому и принять педагогические меры.