Эдуард Кочергин - Ангелова кукла. Рассказы рисовального человека

Подъехав на тачке к ларю, где алкашный стукач обрабатывал залёток и новообращённых к алкоголю людишек, бил своими деревянными толкашками по диабазу мостовой и, обращаясь к нему, говорил: «Разные у нас с тобой стуки, начальничек, — ты стучишь своим пузырём на шее Большому дому, а я деревяшками по мостовой. За мои-то стуки и ста граммов не дадут, a с твоих Сибирь видна да лихо».

«Не приставай, Вася, давай лучше споём. „Любим город может спать спокойно…“» — запевала Лидка, стараясь отвлечь от беды свою «жалость». «Молчи, Лидка, а то покрою тебя разными российскими словами. Чего мне бояться-то? У меня ничего нет, терять мне нечего. В кармане моём вошь сидит на аркане и шиш шиша шишом гоняет, да все вместе шевелят пустоту. А ежели начальники захотят пересадить меня с тачки на нары, то неудобство доставлю — специальную парашу для меня придется делать. Так-то вот, ваше Беломорканалородие».

Противной старой профуре с Плуталовой улицы, которая приставала к Лидке с вопросом: «Как это вы, горемычные, в любилки-то друг с другом играете, а?» — он говорил: «Не только как, но и через так, старая скважина! Интереса еще не потеряла, сменив кутак на горло бутылки?»

«А вы, босяки деревяннодолбаные, чего открыли свои хохоталки? Пили бы пиво, вытирали бы рыло», — егозил он смеющихся бухариков и, отъехав от «рундука», басом церковного служки запевал вирши:

Ежегодно в последнее воскресенье июля, в праздничный день Военно-морского флота, отряд расфуфыренных во фланелевки, бушлаты, чёрные юбки и бескозырки невских дешёвок и присоединившихся к ним профурсеток со Съезжинской улицы, а также парко-ленинских промокашек во главе с Аринкой Порченой собирался возле памятника «Стерегущему», что поставлен во времена «царя Николаши, жены его Саши и матери Маши» морякам, погибшим в войне с самураями в 1904 году, недалеко от Кировского моста, в парке Ленина.

И ровно в два часа пополудни, после минутного молчания в память о погибших во всех войнах моряках, запевал цеховой хор. Стая невских девок маточными голосами гремела «Варяга», да так, что дрожь шла по праздничному люду. А он, наполовину окороченный последней войной корабельный запевала, единственный мужской бас среди женских голосов, одновременно пел, баянил и дирижировал, взмахивая бескозырной головой в центре бабского «букета».

Под одобрение толпы пелись все морские и речные песни — и под конец на бис исполнялась артельная:

Только вместо «Кости» пели «Вася». И этой фартовой песней заканчивали праздничное выступление. Вся акция со стороны зрителей казалась специально запланированной и ни у кого не вызывала никаких возражений, даже наоборот, некоторые разгоряченные из толпы присоединяли свои голоса к хору матросских девок, прославляя с ними море, реки и вождей. Да и в голову не могло прийти, что празднично поющие у «Стерегущего» во флотской форме — речные проститутки, да еще и не имеют на публичное пение никаких квитанций от партийных органов со Скороходовой улицы.

Завершали праздник шумной цеховой складчиной, происходившей в прачечном строении на заднем дворе одного из домов по Ропшинской улице, куда кроме шмаровозов приглашено было речфлотовское начальство на уровне боцманов. Украшал и трубадурил в застолье, естественно, Василий Иванович. Угощались на славу, пели до хрипоты, танцевали до срамоты, плясали, бесновались и прочая, и прочая, как полагается, так, что поздно заполночь среди разных невнятных звуков из прачечного дома раздавались кукушкины кукования и козлиные блекотания. Одним словом, веселились «до падежа скота», как определял на следующий день местный дворник Парамоша, несмотря на полученную от цеховой старосты Шурки Вечной Каурки «Московскую» водочку за молчание.

Через малое время после кончины усатого вождя началось массовое изгнание военно-инвалидных калек с наших островов. Их переселяли в специально созданные в бывших монастырях дома инвалидов далеко за пределы Питера.

И явно не без участия Фарфорового Уха одним из первых наш Василий Петроградский был устроен в особый дом инвалидов для полных обрубков в бывшем женском Вознесенском монастыре в Горицах, что на реке Шексне на Вологодчине.

В момент отправки его невским пароходом кроме «сердечной тоски» Лидки и собесовских чиновников на площадь перед речным вокзалом явилась с Петроградской делегация невских дешёвок в полной флотской форме с медалями «За оборону Ленинграда» и «За победу в Великой Отечественной войне» на подтянутых грудях и вручила отутюженному и нафабренному Василию подарок — новый баян, купленный на собранные в артели Шуркой Вечной Кауркой гроши. На латунной табличке, привинченной маленькими шурупчиками к перламутровой клавишной части баяна, было выгравировано памятное посвящение: «Гвардии матросу Краснознаменного Балтийского флота Василию Ивановичу от любящих его петроградских девушек на долгую память. Май 1954 года». Кроме баяна вручены были морскому герою привезённые на двадцать пятом трамвае с далекой Петроградской стороны на проспект Обуховской обороны, бывший когда-то, между прочим, Шлиссельбургской дорогою, три большие коробки любимого им «Тройного» одеколона.