Иосиф Гольман - Вера, Надежда, Виктория

– Знаешь, – медленно отвечает Вера Ивановна. – Я сразу вспоминаю свой выпускной класс. У нас женская школа была. Одни девчонки. Апрель, наверное. Листики еще свежие-свежие, трава только что вылезла. Мы сидим около школы, на солнышке, и мечтаем о взрослой жизни. Все наперебой спорят, куда идти учится дальше. Сбиваются в пары и в тройки – как дружили вместе, так и в вузы. А я одна сидела, молчала.

Женька, староста наша, говорит: а куда, мол, Веруня пойдет? У нее же так всегда списывать удобно.

А мне даже смешно стало.

Куда Веруня пойдет, было ясно с первого класса.

В доктора. В медицину. И больше никуда.

Бабуля моя замолчала и о чем-то задумалась.

– Э-эй! На палубе! – тихонько позвала я. – Бабуля, ты где?

– Я-то здесь, – вздохнула она. – Только вдруг поняла, что из моего класса, кроме меня, живых нет никого. Ни девчонок, ни старушек.

– Вера Ивановна, – строго сказала я. – Это что еще за пессимизм?

– Нет, детка, – улыбнулась она. – Это не пессимизм. Это правда жизни.

– Бабуль, – похоже, мне пришла в голову хорошая идея. – А давай не про профессию, а про детство. Причем раннее. Еще до школы. Ты хоть что-нибудь помнишь?

– До школы? – задумалась Бабуля. – Помню. Отрывками. Но кому это будет интересно?

– Мне, – решительно сказала я. – Давай свои отрывки. Можно без хронологии.

Вера Ивановна помолчала минутку, однако, видя, что меня не переубедить, начала выдавать свои флешбэки.

– Помню, как мне было лет семь. Мы живем на Украине. Самое начало тридцатых, наверное. Если мне семь, то Илюшке – года два. Ходил уже хорошо, говорил только неразборчиво.

Мы ничего не понимали во взрослых делах, но там, на улицах городка, делалось что-то ужасное. Меня перестали выпускать со двора, хотя раньше я бегала к соседским девчонкам сама. Теперь в городке появились нищие, и такие страшные!

Я, когда меня еще отпускали одну, прошла однажды мимо такой. Не знаю, сколько ей было лет. Помню только, что была в пальто, несмотря на жару. И помню огромные синие глаза. Просто огромные, на исхудалом сером лице.

Я ее испугалась, быстрее пробежала мимо. А когда шла обратно, женщина уже лежала у скамейки на земле. Мертвая.

Голод.

И вот теперь нас не выпускали со двора, а вечерами, когда папа приходил с работы, они до хрипоты спорили с мамой – уезжать или оставаться.

Так вот. Я попросилась гулять. Мама мне сказала: на улицу не выходи. Только во дворик. И Илюшку от себя не отпускай ни на шаг.

Короче, вышли мы в наш дворик. Я сгребла братика в охапку – я всегда была послушной девочкой – и честно не отпускала его.

На рев и крики брата выбежала мама. Увидела. Поняла. Улыбнулась.

А мне все равно не хотелось выпускать Илюшку из рук. Я уже слышала, как крали детей, чтобы съесть. И уже понимала, что рассказ этот был не про Бабу-ягу.

Слушай, Вичка, неужели это кому-нибудь будет интересно? – вдруг спросила Бабуля.

Не уверена за всех. Но мне слушать про Бабулину жизнь точно интересно. Хотя и страшно. Похоже, и эту тему следовало поменять.

– А еще что-нибудь запоминающееся было? – спросила я. – Типа драматическое. Может, кого спасла от верной смерти?

– Больше помнишь, кого не спасла, – вздохнула Вера Ивановна. – Я ведь тебе про мальчика с бешенством рассказывала?

– Рассказывала, – поежилась я. Этот рассказ захочешь не забудешь.

– Так вот, есть такой закон парных случаев. Если был в твоей практике случай – значит, повторится еще раз. Каким бы редким ни было заболевание. Я этот закон не раз на себе проверила.

– И повторился? – испугалась я. – С бешенством?

– Да. Правда, больной был не моим. Мне просто его показали. Он был уже без сознания.

Заметив мое уныние, Бабуля поспешила на помощь.

– Ну, к счастью, – улыбнулась Вера Ивановна, – в кабинет «ухо-горло-нос» по вопросам жизни и смерти заходят нечасто. Хотя опухоли злокачественные у первичных больных находила. Даже совсем маленькие. В этом если смысле – то да, жизнь спасала.

– А как она выглядит – маленькая злокачественная опухоль? – Мне теперь постоянно снился сон про попугая из пиратского фильма. Только кричал он не «Пиастры! Пиастры!», а – ехидным голосом профессора Береславского – «Детали! Детали!».

– Смотря какой локализации и смотря какого вида, – отвечала Бабуля. – Если на бронхах, то чаще как темное просяное зернышко. Два-три миллиметра. Хотя однажды, тоже у первичного больного, нашла огромную опухоль – правая связка сделалась совсем неподвижной, была сильно гиперемированной. Опухоль захватила и ее, и окружающие ткани.