Иосиф Гольман: Вера, Надежда, Виктория

– Не будем, – согласился Михаил Иванович.

Он решил взять себя в руки. Костас – адвокат в четвертом поколении, проныра страшный. Остров маленький, какая-нибудь лазейка да найдется. Не могут же они взять и отнять двенадцать лимонов!

Синегоров вернулся в номер, надел плавки и поднялся в бассейн, расположенный на крыше отеля. Воду в него закачивали из моря и подогревали. Солнце же и воздух вообще были самыми что ни на есть натуральными.

Бывший чиновник вволю поплавал и поплескался. Вернувшись в номер, постоял под горячим душем. Смыл соль и усталость. Даже настроение поднялось. Теперь – в прибрежный ресторанчик.

Он оделся, по привычке посмотрел на мобильный. Так и есть, пропущенный вызов от Костаса. Не прогадал ли, пообещав проныре целых сто тысяч за скорость?

Костас ответил сразу.

– Мьиша, у тебя проблемы, – сказал он. – Ты в розыске Интерпола.

– Я сейчас к тебе приду, – у Синегорова екнуло сердце.

– Не надо. В офис не приходи. Встретимся завтра. Я позвоню сам, только трубку держи рядом.

– Ладно, – ослабевшими губами ответил Михаил Иванович.

Есть уже не хотелось.

Чтобы быстрее прошло время, лег спать – на улицах стемнело. Однако и не спалось. Повертевшись с боку на бок, Синегоров поднялся и решил пройтись по набережной.

Когда вышел из гостиницы, показалось, что, кроме его собственной тени, за ним двинулась еще одна тень. Остановился, присмотрелся – никого не было.

Пошел вдоль берега налево.

В Лимассоле набережная благоустроена только в туристической зоне. В городе это довольно темное и безлюдное место. Впрочем, здесь нет бандитов и хулиганов, так что безлюдность не вызывала никаких опасений. Более того, Михаил Иванович обрадовался ночному одиночеству. Ему вообще не хотелось видеть человеческих лиц.

Он быстро устал – надо было лечить сердце в России, сколько раз ему говорили, тот же чертов Шевелев говорил – и решил вернуться в гостиницу. Когда шел обратно – показалось, что опять мелькнула и спряталась тень. Теперь она была впереди него.

Да, расшалились нервишки.

Синегоров старался глубже вдыхать вкусный морской воздух, чтобы сердце перестало стучать так часто.

Справа стоял глухой бетонный забор. Слева лежала дорога с редкими в этот сезон машинами и мотоциклами. За дорогой – узкая полоса пляжа и бескрайнее море: в самой дали угадывались огни стоявших на рейде судов.

Может, у моря посидеть?

Пока раздумывал, тень окончательно отделилась от рекламной тумбы, за которой прятался ее обладатель.

Они быстро сближались. Незнакомец был в легком темном плаще. Михаилу Ивановичу стало страшно: вдруг это грабитель? Неудачнику и в безмятежном Лимассоле может встретиться уголовник.

Он судорожно сжал в кармане несколько смятых бумажек. Наверное, этого хватит, чтобы откупиться. А может, просто игра воображения? Тоже, как и он сам, гуляет мужчина.

Когда до человека осталось два метра, тот остановился.

Нет, это не была игра воображения.

Синегорову надо было бежать. Или кричать. Или драться.

Но не было сил.

Прямо перед ним стоял Леон.

В его руке тускло отсвечивал отраженным светом крепко зажатый нож…

Тендерная «война» давно закончилась, и жизнь пошла своим чередом. Надо сказать, неплохим чередом.

Ефим Аркадьевич, поделив с Сашкой Орловым заработанные на тендере деньги, разом решил проблемы «Беора» и… неожиданно его покинул, одномоментно бросив то, что худо-бедно кормило его восемнадцать лет. Сашка сначала крепко обиделся, потом понял закономерность случившегося и простил.

Тем более что финансовые вопросы при уходе даже не поднимались: деньги за свою долю «Беора» Береславский отказался брать из принципиальных соображений.

Договорились лишь, что за Ефимом остается часть бесплатной офисной площади, которую бывший владелец может использовать по своему усмотрению.

– Что хоть делать-то собираешься? – спросил Сашка у своего беспутного дружка-профессора.

– Пока не знаю, – честно ответил тот. – Арт-бизнес точно не брошу. Преподавать продолжу. Ну и еще что-нибудь придумаю.

Оба в душе понимали, что почувствовавший вкус вольных хлебов – и при этом очень немалых денег – Береславский в родное ярмо уже не вернется никогда. Хотя какое это ярмо по сравнению с Сашкиным? Что, профессор хоть когда-нибудь утруждал себя ежедневной десяти-двенадцатичасовой работой?

Но Сашке нравится тяжелая пахота и ее постоянство, а Береславскому и то, и другое – нет.