Василий Казаринов - Рассказы

Завершив обход, она устало, точно носила тяжести, опустилась на ступеньку крыльца, сказала: ну вот так, Сережа, а он стоял перед ней, покачиваясь с пятки на носок, насупившись, капризно поджав губы, потом во второй раз подал голос: что это? Она поднялась и тихо выдохнула ему в лицо: это наш, Сережа, дом.

Два дня он провел в четырех стенах, сидя за круглым столом под мохнатым колпаком абажура, набрякшего пылью, тупо глядя перед собой на свежую скатерть, испещренную кольцами кружевного узора, точно кто-то кинул в центр стола камешек, пустив по льняной поверхности круги, а на третий день он исчез.

Он исчез точно так же, как и возник, — тихо и безмолвно. Обнаружив с утра пропажу, Саня, как была со сна, в мешковатой ночной рубашке, с измятым и несвежим лицом долго сидела у стола, подмышкой оседлав спинку стула и безвольно развалив длинные, худые ноги. Потом она тщательно и подробно прибирала дом, освежала мокрой тряпкой покрытую пылевыми чехлами мебель, отдавая должное ее прочности и неповоротливости — предметы обстановки стояли на своих местах каменно, нешатаемо, словно имели под домом продолжение в виде бетонного фундамента, — не то что в вагончике, где все было неустойчиво, временно, все покачивалось, попискивало и поскрипывало. Эти предметы сообщали ей настроение покоя, она решила остаток отпускной недели провести дома, все это время она мало думала о Сереже. Не будучи формально человеком дороги, он тем не менее, по сути, конечно же, принадлежал к племени летучих людей — вот разве что поэтому Саня чувствовала смутное беспокойство, и в субботу, отпаривая на увечной, на две ноги хромающей гладильной доске свой рабочий халат, она спросила у себя: как же так?

Как же так в самом деле, Сережа исчез, отправившись следом за прежними дорожными людьми, но от тех, прежних, что-то обязательно оставалось, а от Сережи не осталось ничего. Она медленно двигала туда-сюда тяжелый, с высоким и тупым, ледокольим носом утюг — как же так? — двигала туда-сюда, словно рубанком с шершавой доски состругивала с рабочей одежды одеревеневшие от избытка крахмала морщины и шероховатости — как же это? — и вдруг засобиралась, через полчаса ее видели на конечной остановке городского автобуса голосующей.

Ее подобрал все тот же общепитовский "уазик", водитель, крошечный человек, ссохшийся от беспрестанного курения, с лицом состарившейся куклы, в упор расстрелянным черной угревой дробью, странным образом оказался в курсе дела и потому деликатно помалкивал. На подъезде к точке он хрипло откашлялся в игрушечный кулак и со скрипом выдавил из себя: что, ушел он? И Саня кивнула: да! — глядя куда-то вбок, налево, откуда вприпрыжку набегал на них поселок огородников.

— Думаешь сыскать его? — спросил шофер, притормаживая перед стальной дверью точки.

— Ага, — уверенно сказала Саня.

Шофер пожевал аккуратно сплюснутый мундштук папиросы.

— А как?

— А так, — ответила Саня, вглядываясь в шаткий дымок, витиевато прорастающий из угомонившейся в углу рта папиросы. — А вот так.

— Это как?

— По запаху.

Он нашелся достаточно быстро, на второй день ее странствий по трассе, приютом ему служил давно отживший свой век придорожный магазин, караулящий поворот на рыжую грунтовку, стягивающую трассу с цементным заводом. Магазин — прежде он был керосиновой лавкой и только в семидесятые годы перестроился в продуктовый — представлял собой скромных размеров квадратную каменную будку с толстыми стенами. При известном старании будку можно было бы привести в божеский вид, но руки, желавшей прикоснуться к этим изъеденным бледно-зеленой плесенью стенам, не находилось. Лет пять назад, когда стало совсем нечем торговать, кроме каменных пряников и хозяйственного мыла, лавочку прикрыли, перекрестив дверь широкими досками. Будка медленно ветшала и превратилась наконец в хмурый памятник каким-то прошлым временам, попахивающим керосином.

Искать Сережу можно было где угодно — мир велик! — но Саня по наитию двинулась вдоль трассы. Переночевала она у Абдуллы, Абдулла уступил ей свою кровать, а сам улегся на матраце среди котлов. Возможно, она и не завернула бы на огонек к коллеге, но со стороны полевого стана потянуло дымом. Это был не совсем тот запах, какой Саня искала, в нем доминировал характерный шашлычный акцент, и тем не менее она свернула с трассы: попытка не пытка.

Дым мангала был уже, собственно, третьей приманкой, на которую она клюнула, а первый сигнал прозвучал еще накануне, со стороны железнодорожного откоса. Насыпь едва виднелась за обширным кормовым полем, на котором никогда ничего не росло, кроме травы для скота; Саня знала, что насыпь тащит на горбу узкоколейку, ускользающую в плотный и опрятный лесок, и где-то в глубинах этого леска подныривает под глухие железные ворота, охраняемые сонным солдатом в будке (говорили, там военный завод). Она пересекла поле, добралась до насыпи и только здесь поняла, что сбилась с курса. Серая прошлогодняя трава, нахлынувшая на откос, вся была заляпана черными пятнами гаревых лишаев, проплешины были еще живые, еще дышали теплом и горьковатым запахом. Она повернулась и ушла. Тот же инстинкт привел ее к лавке "Шиномонтаж", хотя здешний запах имел индустриальный какой-то, металлический привкус. Молодой человек, которого на дороге называли Цыган, приваривал железную загогулину к днищу опрокинутой набок легковушки ("Батянька сослепу на брюхо сел на проселке и глушак оторвал"). От Цыгана Саня узнала, что Сережа тут появлялся, дней несколько назад — придурковатый какой-то мужик, замотанный в солдатское одеяло, придурок, факт, уселся вон там, под старым тополем, и проторчал весь день, у Цыгана дел было невпроворот, потому он толком не заметил, когда и куда он улетучился. Кстати вот, и Абдулла, угощая Саню жидким на цвет (зеленым) чаем, про Сережу упомянул: был, был, чудак-человек, бродил вокруг да около, глухой он, что ли? Абдулла его звал: эй, человек, кушать хочешь? шурпа хочешь? — но тот не отзывался, а куда он подевался, Абдулла не знал. К Абдулле приехал родственник из родных краев, из маленького глиняного города, прилепившегося к желтой горе, на эту гору веки вечные карабкается, переводя дух на плоских площадках, виноград. Эти площадки, рассказывал Абдулла, выточены в горе рукой человека и обильно политы потом, в том числе и потом отца Абдуллы, которому Аллах даровал покой и вечное блаженство, а мать еще жива, ниспошли ей Аллах долгих и радостных дней. Ну вот, и они сели с родственником праздновать встречу, пили коньяк, и Абдулла не заметил, как человек в одеяле куда-то пропал.