Василий Казаринов - Рассказы

Он неподвижно сидел на деревянном тарном ящике из-под тушенки, привалившись спиной к толстому витринному стеклу точки, и смотрел куда-то туда, где трасса плавно вползала на пригорок. Что он там высматривал, оставалось неясным. На нем был тяжелый, грубой вязки свитер с толстым и мягким, как коровья губа, воротом, бурые джинсы и заскорузлые походные башмаки-вибрамы, на вид ему было около сорока. Коротко стриженные, грязновато-серого оттенка волосы стояли плотным ежиком, так что издалека казалось, будто прическа исполнена из толстого войлока.

Человек был явно нездешний, то есть определенно не принадлежал ни к оседлому городскому населению, ни к племени кочевых дорожных людей— ни те, ни другие не имели такого сорта и выделки удлиненных и четко очерченных лиц: почти отвесно падающий лоб, рассеченный двумя настолько рельефными, откровенными морщинами, что казалось, будто лоб рассохся и треснул, прямой заостренный нос, напряженная линия скулы — лицо состояло из линий и углов, как будто вышло из-под тонкого грифеля чертежника, оттенком же — кстати вот! — отдаленно напоминало инженерную "синьку".

Откуда он взялся? Стоянка перед мусорной свалкой была пуста — значит, не приехал. Пришел? Тоже сомнительно, пешком по трассе не находишься…

Наконец она совладала с замком. В вагончике затопила печку, прибралась, машинально (зачем это, интересно?) накрыла круглый обеденный стол свежей скатертью, машинально переоделась (с плечиков были сдернуты роскошная полупрозрачная кофточка с кружевным мушкетерским воротником и черная юбка из жатой жеваной материи — все надевалось лишь раз в момент примерки, а с тех пор пылилось в шкафу). Расчесав волосы на прямой пробор и украсив их французской заколкой в виде бабочки, распростершей тропические, переливающиеся всеми цветами радуги крылья, она выглянула на улицу — пришелец был на месте. Она стряхнула домашние тапочки, болезненно морщась, погрузила ноги в новые импортные сапоги на среднем каблуке, прошлась туда-сюда, осваиваясь с самой собой, возросшей и сделавшейся вдруг шаткой, неустойчивой, накинула на плечи просторный плащ и вышла.

Человек на ящике совершенно не обратил на нее внимания, она усмехнулась и сказала: "Заходи, что ли, застудишься", — и он вздрогнул, обернулся на голос, некоторое время с оттенком удивления вглядывался в ее лицо, наконец, молча кивнул и поднялся. Встряхнулся, поежился и — точно ходил этой дорогой от рождения — бодро зашагал к вагончику, а Саня, неловко и осторожно передвигая себя в кошмарно неудобной обуви, послушно двинулась следом.

Посреди ночи она проснулась — с чего бы это? — с минуту полежала с открытыми глазами, вслушиваясь в ровное дыхание лежащего рядом человека. Потом осторожно вытекла из-под одеяла, на цыпочках пересекла комнату и нащупала на подоконнике металлическую крышку из-под овощных консервов "Глобус", служившую ей в качестве подсвечника. Прикрыла ладошкой хрупкий свечной огонек, вернулась к кровати и ощупала кое-как брошенную на стул одежду. Карманы джинсов были пусты, если не считать носового платка да замусоленного автобусного билетика, из которого явствовало, что его владетель пользовался муниципальным транспортом в городе Москве. В существовании этого города Саня иногда сомневалась, слишком он был далек, призрачен и — чисто предметно — ничем не был отмечен в том мире вещей и веществ, которые ее привычно обступали на точке. Дорожные люди, правда, иногда рассказывали о его огромности и безжалостности, но то были слова, слова, слова.

Никогда прежде она не грешила рысканием в карманах постояльцев и даже в первый момент устыдилась своего беззаконного и бессмысленного порыва — что, собственно, она искала? Скорее всего какой-нибудь документ — паспорт, воинский билет или же билет профсоюзный — словом, любой клочок бумаги, удостоверяющий его тревожную личность. Ничего похожего в его карманах не нашлось, и это обстоятельство натолкнуло Саню на предположение, что возник пришелец ниоткуда, соткавшись из кострового дыма. Вы пару месяцев хотя бы поживите на оторванной от мира точке, вам и не такое в голову взбредет. Ничего мистического, впрочем, в таком предположении не было — вовсе не потусторонне, а вполне реально он хозяйничал за столом, когда она наконец доковыляла до вагончика в инквизиторской обуви. Он неторопливо жевал хлеб, отламывая маленькие кусочки от подсохшего батона и тщательно промакивая их в банке с килькой, оставшейся после вчерашней трапезы генеральского сына.