Михаил Липскеров - Черный квадрат

И в этом свете он увидел, что вся его жизнь и была смерть.

Лолита закрыла ему глаза. (На самом деле глаза ему закрыла дворовая девка Серафима, но для изящества построения сюжета и чтобы хоть как-нибудь оправдать его существование в этой книге, я поместил в него Лолиту. А Лолита – это мое. Мое, и ничье больше.)

По русскому обычаю его схоронили, и я там был, мед-пиво пил. И мимо рта не пронес ни капли.

Я шел неведомо куда по заснеженной равнине. Судя по ландшафту, это было чуть левее и выше Средней полосы России. Я шел по дороге, охваченной синью, я шел по дороге и видел Россию. На мне были теплые юфтевые сапоги, старая шинель. (Надо будет зайти к Петровичу.) Вытершаяся бобровая папаха нахлобучена на уши. Намотанный поверх папахи башлык не слишком надежно прикрывал лицо от назойливого белого ветра, который с каждой минутой становился все ядренее и ядренее. Приходилось даже поворачиваться и идти спиной вперед. Затевалась вьюга. Впереди однозвучно звенел колокольчик. И я шел на звук этого колокольчика. Звук впереди не приближался и не удалялся. А потом как-то внезапно смолк. А еще потом так же внезапно возник у меня за спиной. И вот в снежной мути вырисовалась тройка, запряженная в крытый возок. С облучка тройки свесился Хаванагила:

– Садитесь, барин Михаил Федорович, а то, не дай Бог, заплутаете. Вишь, как бесы разгулялись. Того и гляди, дорогу заметет. Опоздать можем. Беда будет.

Я забрался в возок.

– Так что, барин, сзади вас тулупчик складен. Набросьте его на себя, а то, не приведи Господь, замерзнете, и дело ваше совершенно не состоится. Их сиятельство уже выехали из Троекурова, а барышня все откладывают выезд и ждут вас не дождутся. Уж их папенька весь изнервничались, с самого утра пьют «Анисовую» рюмка за рюмкой и опасаются, как бы вы не прибыли и не порушили все. А она меж тем все жадно глядит и глядит на дорогу. В стороне от веселых подруг. Просто вы не видите. А я вижу, как там за белой пылью, в замети скользя, небылицей-былью жаркие глаза, небылицей-былью очи предо мной, так быстрей же, птицы, шибче, коренной...

«Интересно, – думал я про себя, – куда мы едем, какая беда может произойти, чей папенька с самого утра жрет „Анисовую“ рюмка за рюмкой и почему этот факт должен меня взволновать? Я сам с утра порой жру не рюмку за рюмкой, а стакан за стаканом. И не благородную “анисовку”, а любое попавшееся под руку пойло крепче нуля градусов. Моя бабушка Фанни Михайловна в таких случаях говорила: “Он столько пьет, что не успеет умереть от курения”».

– А глаза у барышни замечательные. Во всей губернии нет таких глаз. Да выплакала она их почти все, вас ожидаючи... Глаза сияют, ласково маня, не меня встречают, ищут не меня. Только жгут без меры из-под черных дуг... Гей, чубарь мой серый, задушевный друг.

И Хаванагила хлестнул по крупу своего серого задушевного друга.

– Кстати, как насчет «Анисовой»? – как бы между прочим спросил я у него.

– А как же, Михаил Федорович, как же, как же, и «Анисовая», и огурчики, и кусок баранинки в скатерку завернуты. Чтобы, значит, не остыли. Слева от себя под сиденьем пошарьте.

Я пошарил, достал короб, а из короба... Штоф «Анисовой»! Целый! Непочатый! А рядом – огурчики в банке со смородиновым листом и укропчиком! И баранья лопатка с едва торчащими дольками чеснока. Тут же случился и лафитник.

– Останови, – охрипшим голосом приказал я Хаванагиле.

– Да как же, Михаил Федорович, остановить?.. – заволновался Хаванагила. – Нам еще до храма ехать да ехать. Неровен час, опоздаем, и все... А их сиятельство ждать не будут. И пропадет девка без вас. Ох, пропадет... Так что ехать надо, барин. Бесперечь ехать... Вы как-нибудь на ходу.

– Да не могу я на ходу. Руки трясутся.

Хаванагила натянул поводья, и тройка остановилась. Я открыл штоф, наполнил лафитник, принял, прогнал по пищеводу и тут же вдогонку послал второй. Прояснилось в голове. Теперь пора прояснить насчет барышни, ее маменьки и папеньки и их сиятельства, который ждать не будет. И что за храм, на хрен? Все эти вопросы я и изложил Хаванагиле в вышеописанной последовательности.

– Значит, так, дорогой мой. Барышня эта – ваша Лолита. Дочка местного захудалого помещика отставного корнета Мясникова Пелагея Павловича. Невеста ваша бывшая. Через час должно состояться ее венчание в храме Блаженного Запендюры с их сиятельством князем Баран-Заблудовским. И если вы это венчание не прервете, то Лолиту вашу выдадут замуж за этого кобеля-перестарка.