Эдгар Вулгаков - Течение времени

И она упала на колени, заламывая руки.

– Груша! Да у нее истерика! Я ее уложу в постель. Дайте ей чего-нибудь успокоительного! Боже, руки… и ноги, как ледышки.

– Ничего страшного. Такое бывает с молодыми барышнями от ревности. Ревнует тебя к брату. Болезнь долгая да не смертельная. Я еще с ней поговорю сама, с дубиной стоеросовой, с дурочкой нашей.

Утром Алеша встал раньше обычного, его ждали на заводе. Только он собрался наскоро позавтракать, как на кухню вошла тетя Груша.

– Алешенька, доброе утро, ты что, без меня хозяйничаешь? Сейчас я тебя накормлю. Сон старушечий чуток. Слышал, как ты ночью приоткрывал дверь к Танюше, прислушивался. Я тоже вставала – спит, как ангел, спокойно.

– Что же с ней было вчера, истерика?

– Ну какая истерика. Я всю жизнь прожила, а что такое истерика не знаю. Наволновалась с парижскими новостями, очень наволновалась, устала. А жизнь у нее нелегкая. Все свое детство как заводная, все по часам, по расписанию, как вы с Леночкой придумали. Всю школу перевернули, сделали какой-то экспериментальной. Многие родители недовольны, многие.

– Может быть, ей в постели полежать полдня, пусть отдохнет.

– Да ты что, Алешенька. Здорова наша девка. Посмотрел бы, как она на гимнастике колесом ходит, «шпагат» делает с разбега, душа замирает от страха, мигом по шесту до потолка и назад. А до чего хороша – тоненькая, гибкая, самая красивая наша девочка, вот что я тебе скажу. Устает, конечно, но на то и ночь есть, чтобы отдохнуть. Сорвалась вчера из-за ревности, это я тебе точно говорю, тебя к сыну твоему ревнует.

– Я поехал, тетя Груша! Звонить буду.

– Звони, звони.

На заводе сначала просидел с расчетчиками, затем пошел в конструкторский, а в пять поехал домой.

– Как она, тетя Груша?

– Успокойся, Алешенька, в порядке наша девочка. Утром пошла ее будить, отругала как следует за вчерашнее, по попе отшлепала. Смотрю – глаза на мокром месте. Тогда я ее, как младенца, пощекотала, расшевелила, поцеловала, пожалела. Она прыг с постели и давай меня кружить, насилу отбилась. Скоро коза прискачет, будет виниться.

Потом раздался длинный звонок, потом второй, третий… десятый.

– Иду, иду, девочка, иду, – Алеша открыл дверь, в прихожую полетел портфель, и на его шее повисла Танюша, подогнув ноги:

– Папочка, прости меня за нехорошие слова, прости, что поступила так грубо с тобой и со своим братом. Прости, если можешь. А если не можешь, то прости через полчаса или минут через пятнадцать. А я все это время буду говорить – прости меня, прости меня. Папка, я тебя очень люблю, очень. Заруби это себе на носу – никому тебя не отдам. Алеше-младшему отщипну от тебя кусочек, остальные кусочки – с моего разрешения на короткое время. Понятно?

– Нет!

– Папка, я шучу. Конечно, я сделаю все для французского Алеши, чтобы у нас ему было хорошо и все время буду его ревновать к тебе. Уж такую вы народили, извини. Но все эти переживания будут внутри меня – ни ты, ни Алеша, ни мама, ни моя новая родственница тетя Наташа об этом не узнают, не волнуйся и ты на меня не сердись.

– Хорошо, я на тебя не сержусь. Должен сказать, что я испугался вчера за тебя – такой всплеск эмоций. Это возрастное явление: я стал полигоном, на котором прошли испытания девичьей ревности. Меня поразило, как быстро ты стала взрослой.

– Папочка, дорогой мой, все случилось так неожиданно. Жизнь взрослых полна тайн, закрытых от их детей непроницаемым занавесом на долгие годы. Я не знала, что во Франции у меня есть тетя, да еще известный филолог. И даже есть брат. Зачем, почему нашу семью окружала такая тайна, как у графа Монте-Кристо, открывшаяся через много лет?

Алеша, обняв за плечи Танюшу, стал ходить с ней по комнате, обдумывая ответ. Непросто объяснить взрослеющему ребенку, что сейчас она из страны детства шагнет в реальный мир. Он ее к этому готовил. Понятно ли ей, что мы живем по двойным стандартам, что нас опутывает паутина лжи на каждом шагу, что за каждым нашим шагом наблюдает многомиллионный аппарат соглядатаев? И мы подчинены неписаным законам жизни полицейского государства, и хотя с такой жизнью не согласны, но молчим, боясь потерять работу, позволяющую сводить концы с концами. Понимает ли она, что мы – несвободные люди, что демонстрации, на которые мы ходим, прикрывают душевную пустоту за якобы всеобщей радостью и ликованием.

– Я попытаюсь рассказать тебе, почему взрослых окружает тайна. Но это будет очень большой разговор, длиной на всю нашу с тобой прожитую жизнь. Эти разговоры приведут, в конечном счете, к разрушению части твоего мировоззрения, девочка, которую мы создавали вместе со школой. Теперь ты почти взрослый человек, подготовленный к большой жизни. Ответь мне на вопрос – веришь ли ты в общество, которое мы строим.