Эдгар Вулгаков - Течение времени

Однажды Алеша и Витя решили на веранде игрового зала занять бильярд. Им разрешали играть в утренние часы, когда не было посетителей. В тот момент, когда они собирали шары в угольник, человек, развалившийся на скамейке возле веранды, вдруг произнес хорошо поставленным голосом:

– Эй, малец, подойди сюда!

– Это вы мне?

– А кому же еще, если кроме тебя и маленького шпингалета здесь никого нет?

– Он мой товарищ, и не шпингалет. Мы с ним ровесники.

– Мне нужен ты. Ты длиннее, я хотел сказать, выше. Ты искусство любишь?

– Это что – музыка, кино, театр? А книги – это тоже искусство?

– Тоже, тоже!

– Тогда очень люблю!

– А ты можешь говорить громким внятным шепотом?

– Это как?

– А вот так: «Все мерзостно, что вижу я вокруг, но как тебя покинуть, милый друг!» – А ну-ка, громким шепотом повтори.

Алеша повторил.

– Хорошо. Еще раз, погромче. Вот так! – Так ты искусство любишь, говоришь? Это, братец, Вильям Шекспир. Слышал о таком?

– Конечно.

– Молодец! А сколько тебе лет?

– Десять с половиной.

– Сколько раз смотрел «Проделки Скапена?».

– Сколько вы представляли, я хотел сказать, играли. Шесть!

– Я видел тебя в первом ряду, с края, вместе с толстунчиком-шпингалетом.

– Он не шпингалет, я же вам говорил.

– Хорошо, хорошо, он не шпингалет. – Как попадали в зал?

– Для наполнения.

– Без вас было бы десять, а с вами пятнадцать?

– Примерно так.

– Интересный у нас разговор. Так вот, слушай. Нашей премьерше Астровой давно обещали бенефис. А зрителя нет и нет, а денег, как, понимаешь, тоже все нет и нет. А главреж и директор смылись, конечно, по делам. Но, тем не менее, позвольте! Впрочем, все это ни к чему. Труппа решила сегодня устроить грандиозную попойку. А играть завтра для воинской части в двенадцать. Вам ситуация ясна, молодой человек? Во-первых, завтра извольте вылезти из трусов и надеть что-нибудь поприличнее. Хотя это и не важно, так как вас никто не увидит в суфлерской будке. Что-то я разговорился. Ближе к делу, и потому, во-вторых, держите пьесу, она размечена. Ход действий вы знаете, кто кого играет – тоже. Будете суфлером, потому что Петра Петровича к утру не откачаешь. А труппе без банкету больше нельзя, у всех давно горит душа. Ясно?! Так вот – спасай искусство! Да, пора представиться. Как вас позволите величать?

– Алешей.

– Ха, значит тезки. Оба Алексеи.

– Нет, я Алеша, иначе не буду суфлером, а он Витя.

– Ладно, пусть будет Алеша, пусть будет Витя. Но в суфлерской будке Вите делать нечего. Пускай из зала слушает подсказки, может быть, услышит. Интересно, с какого ряда? Алеша, завтра приходи в одиннадцать. Я буду как стеклышко, остальные, по возможности, тоже. Смотри, не подведи искусство. Искусство – это то, чему мы служим не за злато, а по велению души и сердца.

После спектакля Алеша не мог связно рассказать, что происходило в театре. Он помнил только, что, изображая ловкость, Скапен, растянулся на авансцене, громко ударился о суфлерскую будку, произнеся: «Ах, черт возьми!», что какой-то Дон, уткнувшись носом в кулисы, простоял как вкопанный весь акт, хотя Алеша читал ему не только текст, но и последовательность движения по сцене. Кое-как спектакль удалось закончить. Вылезшего из суфлерской будки, взволнованного Алешу окружили артисты, которые хлопали его по спине, благодарили. Алексей пожал руку и сказал, что его почти тезка спас искусство, а премьерша Астрова даже поцеловала его в щеку, хотя он ее об этом не просил. Когда актеры отошли, Витя сказал:

– Ты орал так, что я слышал тебя на последнем ряду. Наверное, ты осип.

Как-то накануне выходного папа объявил:

– Завтра на рассвете мы с дядей Колей, которого ты знаешь, едем на рыбалку. Теперь ты уже большой. Поедешь с нами, или у тебя другие планы?

– Вот это да! Какие еще планы! Я с тобой, и только с тобой на рыбалку! Как можно такие вопросы задавать!

– В таком случае, днем обязательно надо поспать, а вечером – в постель не позднее восьми. Мама подготовит тебе теплые вещи – на рассвете на Оке очень прохладно.

Алеша отнес Василию пеклеванного для Цесарки, предупредил Марию Васильевну, чтобы Мишка сидел дома, то же самое сказал Мишке и отправился спать.

Ранним утром над Окой стоял туман, было зябко. Дядя Коля отвязал лодку, папа на носу поставил фонарь, и они тронулись к противоположному берегу. Примерно на середине реки послышалось чавканье шлиц колес парохода, приглушенное туманом, а затем свисток и чей-то голос: