Лена Элтанг - Другие барабаны

Ветер подул с новой силой, мелкие облачка золы вихрились у моих ног, и я вспомнил, как еще в Вильнюсе прочитал в нянином соннике, что увидеть во сне летающий пепел — это к горьким переменам, напрасным заботам и невеселым известиям.

А что означает увидеть его наяву?

О que é este catso?

Я сижу на свободе, хотя и по уши в золе, в руках у меня компьютер, и если я захочу свернуть себе цигарку, то парень, который мне поможет, живет за углом. Кое-кому приходилось не в пример труднее — Мануэль да Коста, например, повесился в бразильской тюрьме, а голодный Жерар де Нерваль — на фонарном столбе. А у меня есть и рукопись, и свобода, вот и нечего себя жалеть.

Компьютер коротко тявкнул и показал мне Сеть, которую ему удалось зацепить.

Canto idílico, entrada по sistema . Кто бы сомневался.

Я сразу открыл почту, чтобы послать тебе обещанное, и взялся было прикреплять файл к письму, но заметил, что все это время сохранял написанное под названием «honey.doc». Тот, кто увидит это письмо в твоей почте, непременно откроет документ, уж больно откровенное у него имя. Я ведь даже не знаю, с кем ты живешь, Ханна. Я занес руку над клавиатурой, чтобы напечатать другое название, но тут компьютер взлаял уже как следует: пришла накопившаяся на сервере почта.

Я сам когда-то поставил эту программу с собачьим голосом, но до сих пор вздрагиваю. Глупо, что за тридцать с лишним лет у меня так и не завелось настоящего пса — бедную Руди я своей не считаю, да она и знать меня не желала, просто принимала пищу из моих рук, потому что была старая и беспомощная. Почтовый ящик высветил полученные письма красным — триста четыре штуки, я чуть с балки не свалился, хотя знаю, что это на три четверти электронная плесень и тля. Первое письмо было с неизвестного адреса, его отправили в конце марта, как раз в то время, когда я приноровился садиться под окном камеры так, чтобы полуденное солнце грело макушку.

Константинас, не знаю, годится ли этот адрес, пишу с больничного компьютера, адрес мне дал твой приятель, он приезжал в Вильнюс на конференцию и нашел меня, позвонил в больницу, говорит, что через Интернет найти можно кого угодно, надо только знать полное имя, откуда он знает мое имя? Я вернулась в столицу, жить на хуторе стало совсем плохо, из-за европейских правил никто не работает, получают деньги за то, что не пашут и не сеют, вот вся округа и спилась от безделья. Так что хутор пустует, за ним смотрит пан Визгирда, он жив, только попивает крепко. Тот парень, эстонец, сказал, что ты пропал и не отвечаешь на письма. А я сказала, что из моей жизни ты пропал еще раньше. Надеюсь, у тебя все хорошо в твоем замечательном доме, в который ты нас с доктором ни разу не пригласил. Она всегда была не в себе, эта русская, Бог ее наказал и так же накажет тебя, помяни мое слово. Как ты кричал на мать, когда я только слово поперек говорила. Ты всегда был бесстыжей польской косточкой, ты так похож на своего отца, что я радуюсь тому, что не вижу тебя теперь, когда тебе столько же лет, сколько было ему.

И еще хочу, чтобы ты знал — твой отец Франтишек даже не слышал о твоем рождении, так что, если вздумаешь искать его, не трать времени понапрасну. И братьев у него никаких нет.

Те парни, что ходили с тобой гулять, — санитары из отделения хирургии, я нанимала их за бутылку по воскресеньям. Трудно было объяснить тебе, куда они подевались, когда им надоело, ведь заменить их другими было невозможно.

Твоя мать Юдита.

Следующие две сотни писем были спамом, скидки в пусадах, силиконовые сиськи, реклама аптеки в Грасе и всякий нигерийский мусор, неизвестно как пробивающийся через фильтры моего почтового ящика. Вместе со спамом я чуть было не выбросил короткое сообщение от Габии с благодарностью за тавромахию. Сервер был литовский, адрес заканчивался на lmta.lt — театральная академия. Значит, работа у нее есть. Педантичная Габия вернулась домой, перевела надпись у знатока, и надпись оказалась в два раза длиннее, чем помстилось когда-то нашему историку. На обороте пластинки написано: Фалалей сделал это и быков своих тебе посвящает.

Я некоторое время посидел, думая о чашке кофе, которую мог бы купить у хозяина «Canto», если бы нашел в себе сил подняться, потом выкинул из ящика еще полсотни сообщений и открыл второе письмо, датированное двадцать пятым марта.

Костас, старик,

если ты читаешь это, значит, ты уже вышел из своей любимой тюрьмы, в которой, надо отметить, слегка засиделся. Думаю, что раз ты вышел на свободу, то и сам догадался, что все это было потехой, игрой воображения, а твоя тюрьма — арендованным на три месяца полуразвалившимся зданием. Про игру расскажу тебе при встрече — надеюсь, очень скорой, не собираешься же ты сидеть там до Судного дня! Если коротко: сюжет заказали мои клиенты, это такая модная штука, вроде тотализатора — на тебя сделали ставки, а моей работой было устроить декорации и подобрать человека. Я был уверен, что ты долго не вытерпишь и на второй день начнешь колотиться в незапертые двери. Жаль, что я не снимал про тебя фильм, не сообразил поставить камеру — это был бы лучший фильм о свободе! Вернее, о том, как ее понимает современный обыватель.