Роман Сенчин - Новый реализм

- Дай-дай-дай! - Младшая, которой неделю назад исполнилось год и восемь, тянула правую руку к принтеру, а левой била Романа Валерьевича по ноге. - Дай, да-ай!

- Да сколько можно! - Он не выдержал. - И так всю бумагу перетаскала, а мне завтра работу распечатывать.

- Да-ай...

Приподнялся, вытянул лист:

- На!

- Паиба, - поблагодарила дочка и потопала в соседнюю комнату; через две минуты вернется с исчерканным и потребует новый...

Роман Валерьевич уперся взглядом в экран ноутбука, продолжил вдумчиво, стараясь не пропускать опечаток, стилистических ляпов, читать:

"Закурив Чащин подошел к окну. Отогнул пластину жалюзи. Кирпичные, окрашенные лет тридцать назад желтой и зеленой краской дома. Темные прямоугольники окон, черные потеки под карнизами. Антенны торчат из коричневых жестяных крыш, как скелеты. Сыплется мелкий - не снежинками, а крупинками - снег. Такой снег ничего не спрячет, ничего не украсит".

В правом нижнем углу экрана коротко, мгновенно мигнуло, но и этого хватило, чтобы Роман Валерьевич отвлекся - глянул туда, наткнулся на прямоугольничек часов. "10:27"... Где же жена? Повезла старшую в школу к девяти, и до сих пор нет. Знает ведь, что у него в одиннадцать встреча.

Матернулся, выключил ноутбук, закрыл, отодвинул подальше от края стола. Посидел, глядя в стену... Повесть, над которой мучился два года с перерывами, сейчас, при холодном прочтении, оказалась сырой и растянутой. Да и, честно говоря, неполучившейся... Он сам замечал, что от третьего лица у него плохо выходит, даже если писал о себе. Первые вещи, где называл героя прямо - "я", в конце девяностых годов вызвали некоторый отклик, за них ему дали парочку литературных премий - "яркий дебют", - с удовольствием публиковали в журналах. Худо-бедно продолжали публиковать и теперь. Если вдруг рукопись отвергали в одном журнале, приходилось нести в другой, если не брали в другом, он нес в третий, четвертый. В итоге где-нибудь принимали, выдерживали с полгода в очереди, а потом выдавали авторский экземпляр и две - три тысячи рублей гонорара...

Ладно, не там так там и это напечатают. Правда, очень длинно получилось. Не повесть, а эпопея какая-то о нескольких днях жизни молодого творческого интеллигента в современной России. Заставят сокращать... Что-то слишком многословным он стал на бумаге. В жизни без предварительной подготовки складно и несколько слов произнести не может (люди объясняют это природной застенчивостью, писательским складом ума), зато на бумаге... Да, расписался.

- Пигабай, - сунула ему в руки исчерканный лист младшая и тут же потянулась ко вложенной в принтер чистой бумаге. - Дай-дай-дай!

- Нет, хватит, всё. - Роман Валерьевич поднялся. - На этом дорисовывай.

- Да, дай!

- Не дам.

Младшая захныкала... В двери спасительно заскреб ключ. Роман Валерьевич пошел открывать - замок в последние месяцы барахлил.

- Представляешь, ужас какой! - сразу, только вошла, начала жена. - У них послезавтра концерт!

- М-м, ужас, действительно.

- Я серьезно! - Она почувствовала иронию. - Надо белую блузку купить. Я сейчас забежала - четыреста рублей самая простенькая. Что делать?

Роман Валерьевич обувался:

- Посмотрим вечером... Я опаздываю.

Жена помолчала, подумала. Спросила с надеждой:

- Тебе там заплатят?

- Наверно. Взял несколько книг, может, продам.

Притопала, всхлипывая, младшая. Жена взяла ее на руки:

- А ты чего, малышонок? Кто обидел такую девочку?

- Папапа.

- Бумагу чистую ей не давай, - сказал Роман Валерьевич. - Мне повесть распечатывать. Сто семьдесят шесть страниц.

Он шагнул в ванную, смочил край половой тряпки, протер туфли. Отметил в который раз - лакировка с носов совсем пооблезла, и хоть протирай, хоть не протирай, кажутся грязными. "Реагент вонючий!"

- Ну всё, я пошел.

- С богом, дорогой.

Метро было рядом - буквально полсотни метров от дома. Конечно, очень удобно, хотя в последнее время Роман Валерьевич жалел, что нет возможности пройтись по какой-нибудь аллее, подумать, вдохнуть воздуха. А тут - выскочил из подъезда, нырнул под землю, впихнулся в массу, слился...

Часы на платформе показывали десять часов сорок две минуты, но час пик еще не закончился. Народу - полно.

Где-то когда-то Роман Валерьевич прочитал, что в один метрополитеновский вагон можно набить больше двухсот человек. В поезде пятнадцать, ну пусть двенадцать вагонов. Это, значит, получается пассажиров... С математикой у него было всегда неважно... В общем, получается приличная цифра. А сколько поездов сейчас бежит по всем этим веткам, и сколько везут людей. Миллионы.