Джозеф Хеллер - Вообрази себе картину

Его речь была данью величию Афин. Сказанное им о погибших говорилось и раньше на подобных же церемониях. Сказанное о городе невозможно было сказать ни о каком другом.

Афины — школа всей Эллады, сказал Перикл, пример для всей Греции, город, государственное устройство которого не подражает чужеземным установлениям, но являет пример для других.

И вправду это был город, куда стекались все греки, которым было что сказать или показать, дабы явить свои способности и получить им заслуженную оценку.

— И так как у нас городом управляет не горсть людей, а большинство народа, — сказал Перикл, — то наш государственный строй называется демократией.

Он не стал извиняться ни за развязывание войны, ни за создание империи.

Предки афинян своей доблестью сохранили свободу страны до нашего времени. А их отцы умножили полученное ими наследство, создав империю, которой Афины теперь владеют, и оставив ее ныне живущему поколению афинян.

На улицах и в лавках города можно услышать все языки мира.

— Когда труды наши кончаются, — сказал он, — мы предаемся разнообразным развлечениям для отдохновения наших душ, и наслаждение, которое мы находим в них, помогает рассеять заботы повседневной жизни. И со всего света в наши порты стекается все необходимое, и мы пользуемся иноземными благами не менее свободно, чем произведениями нашей страны.

Он сомневается, сказал Перикл, что в мире есть иное место, где можно найти человека, наделенного способностями столь же разнообразными, каковы они у афинян. Только Афины, если вдуматься, превосходят величием собственную славу, и будущие века станут дивиться им, как дивятся нынешние.

— Чтобы прославить нас, не нужно Гомера.

Все моря и земли открыла перед ними их отвага и повсюду воздвигла вечные памятники их бедствий и побед.

Склонность к прекрасному они развивают без расточительности, а любовь к наукам — не в ущерб силе духа.

Признание в бедности у них, сказал он, не является позором, но больший позор они видят в том, что человек не стремится избавиться от нее трудом.

— Только мы одни признаем человека, не занимающегося общественной деятельностью, не благонамеренным гражданином, а бесполезным обывателем.

Здесь не существует государственной тайны.

— Мы всем разрешаем посещать наш город и никогда не препятствуем знакомиться и осматривать его из страха, что противник может извлечь из этого пользу.

Афинянам не приходится обращаться к вождям враждебных государств, чтобы узнать, снова ли собственные вожди им наврали или сказали в конце концов правду.

В частной же жизни они свободны и терпимы.

— Не только в общественной жизни мы остаемся свободными, но также свободны мы и от подозрительности друг к другу в делах повседневной жизни. Мы не питаем неприязни к соседу, если он поступает отлично от нас, и не выказываем ему хотя и безвредной, но тягостно воспринимаемой досады. При этом мы повинуемся властям и законам, законам писаным, а также тем, что хоть и не писаны, но нарушение коих все почитают постыдным.

Он мог бы, сказал Перикл, подвигнуть их словами на то, чтобы они и впредь противостояли вражеской осаде — будущей весной и летом, когда битва вокруг Афин возобновится.

— Но я предпочел бы, чтобы вашим взорам повседневно представала мощь и краса Афин, и тогда вы станете ее восторженными почитателями. И, радуясь величию нашего города, думайте о том, что все это создали доблестные люди, которые знали, что такое долг, и вдохновлялись в час испытаний высоким чувством чести; которые, даже при неудаче, все же не могли допустить, чтобы город из-за этого лишился их доблести, и добровольно принесли ему в жертву прекраснейший из даров, какой только могли предложить.

Он призвал уцелевших принять этих людей за образец и, «считая за счастье свободу, а за свободу — мужество, смотреть в лицо военным опасностям».

Щедрость Афин в отношении ее союзников он преувеличил, как и вечную память, уготованную тем, которых хоронили в тот день.

В остальном же сказанное им было, до известной степени, правдой.

На второй год войны теснота в городе была несколько разрежена моровой язвой. Погибла примерно треть населения.

Фукидид тоже пострадал от этой болезни, но выжил, чтобы рассказать нам о ней.

Впервые болезнь началась в Эфиопии и распространилась на Египет. В Афины она проникла через Пирей, жители которого поначалу думали, что это приспешники Спарты отравляют их цистерны. Затем болезнь пришла в верхний город, и тогда стало умирать гораздо больше людей. Ведь население города удваивалось всякий раз, как в него сбегались сельские жители.