Ромен Гари - Цвета дня

Я не позволю вашим «архитекторам души» сделать из любви, искусства, мысли вазелин, благодаря которому История вошла бы лучше, быстрее, глубже.

Но я терпеливо подожду, пока вы не присоединитесь ко мне и мы наконец-то не обнимемся по-братски.

Мне так много нужно вам сказать — и мне бы так хотелось поблагодарить вас.

Ибо вы перед нами как потрясающий стимул, как все наше вновь обретенное достояние.

Вы вернули нам веру в себя.

Вы вернули нам вкус к нашему достоянию, вы открыли нам глаза на наше творение, вы напомнили нам, кто мы есть и что нам полагается.

Спасибо.

Вы перед нами как трогательное послание — тем более трогательное, что оно безмолвное, — немой, но пронзительный призыв к тому, что есть в нас лучшего, воодушевляющий наказ так держать и не отступать.

И ваша миссия трагична, ибо она не в том, что вы делаете, а в том, чего мы благодаря вам избежим.

Еще несколько слов.

Это будут слова, которые вы горите желанием мне сказать, — слова, конечно же, исторические.

Солдаты, с высоты этих пирамид.

Покажите мою голову народу, она того стоит.

Скорее дать себя убить на месте, чем отступить. [29] Цитаты из Наполеона (слова из обращения к армии, произнесенного Наполеоном в Гизе перед схваткой с шеститысячной конницей мамлюков), Дантона (он произнес их, поднявшись на эшафот 5 апреля 1794 года) и одного из деятелей французского Сопротивления.

Произнесите их.

Вы имеете на это право.

Вы натянули на себя старые кожаные штаны Истории, а в них, конечно же, кишат исторические слова.

Так скажите мне: ага, дружище. Ясно, куда вы клоните. Вам вдруг приспичило остановить Историю. А почему? Да просто потому, что она вам угрожает, любезнейший вы мой! Вы никогда не старались остановить ее прежде, когда она угрожала другим. Напротив, вы ее подбадривали. Ну а сегодня вы хотите ее остановить, потому что она идет против вас. Против ваших привилегий, против ваших сокровищ, против вашего фарфора, против ваших произведений искусства, против вас, так-то вот.

Дорогие щеночки.

Я питаю к вам некоторую нежность, вы меня трогаете аж до слез.

Что бы я без вас делал? На каждом шагу мне грозило бы потеряться, ошибиться с выбором идеи, ошибиться с выбором истины.

Какое счастье, что есть вы.

Что ваши слова — все же исторические слова, и что они напоминают мне о временах наших прабабушек, и что я чувствителен к их архаичному очарованию и к их давнему застоявшему запаху! Как хорошо знать, что ты не ошибся с выбором стороны и защищаешь именно братство, как вчера, так и сегодня!

Если бы вы только знали, какую услугу вы мне оказываете, запуская в небо сигнальные ракеты, несущие цвета ненависти и презрения, расизма и отказа!

Вы не даете мне потеряться.

Вы просто спасаете меня.

Ибо вы, конечно же, считаете, что для меня нет ничего бесспорного, что я много колебался относительно вас, что как старый лирический клоун я не могу остаться равнодушен к вашей песне и что если бы в вашем небе не было всех этих цветов ненависти и презрения, то вам, может, и удалось бы сбить меня с толку.

Но именно под этими цветами генерал Галифе стрелял в рабочих, потому что они были рабочими, а шесть миллионов евреев были истреблены, потому что были евреями, а пятнадцать миллионов русских убиты, потому что были русскими, и все это без единого возражения с вашей стороны. Я не дам вам сделать меньшинство даже из одного человека. Знаете, как говорят на латыни: нетушки, слишком поздно.

Я слишком много сражался с расами господ, с расами хозяев, меня уже не подловишь на фокусе с белокурыми голубоглазыми арийцами, лучше уж я брошу все, что люблю.

А впрочем, вам ничего со мной не поделать.

На худой конец, вы можете меня истребить — уже пытались прежде, вам это известно! — но вы обнаружите меня в себе, и я буду грызть вас изнутри, и вы станете мною.

Вам ничего со мной не поделать, я слишком слаб.

Я окажусь у вас в горле, когда вы меньше всего будете этого ожидать.

Но я забыл ответить на ваши несколько слов.

Богатство, которое я накопил. Мои сокровища. Мой фарфор. Мои привилегии. То, что я столь ревниво оберегаю. Мое достояние, что еще.

Так вот, мои маленькие рогоносцы, мои малыши, покинутые светлым будущим, я прошу вас лишь об одном: возьмите это. Разделите это со мной. Да, верно, у меня есть достояние, и я им очень дорожу, но чего только не сделаешь для вас?

Берите его сколько хотите, берите его, мое французское достояние, пока оно не заполнит вам легкие, и ненависть не покинет ваших уст, и ваши глаза не начнут улыбаться.