Ромен Гари - Чародеи

В нашем госте прежде всего поражала сияющая, очень веселая улыбка, почти беззвучный смех; все лицо его к тому же выражало беззаботность, я бы даже сказал — бездумность игрока и бретера, для которого риск и опасность лишь источники развлечения. На красивом лице светились глаза соблазнителя — такие в модных романах называют «бархатными». Высокого роста, как все дворяне, отобранные Екатериной в гвардию, — элегантность мундира блистательно сочеталась с хищной, почти женственной грацией, происходящей от ловкости движений, тонкости обращения и привычки очаровывать, — человек этот немедленно вызывал ревность, как ни мало усилий он прикладывал, чтобы нравиться женщинам. Трудно было предположить, что могло привести его к нам в столь неурочный час, ведь между людьми благородными, при несомненной чистоте намерений, принято объявлять о визите через лакея; одно было несомненно: где бы ни явился этот человек, речь тотчас пойдет об игре… Черные вьющиеся волосы живописно обрамляли его мужественный профиль; поддерживая одной рукой тяжелую шубу и сжимая в другой хлыст, он рассматривал нас внимательным и вместе с тем насмешливым взором, словно оценивая партнеров, прежде чем открыть свои карты.

— С кем имею честь, сударь? — спросил отец несколько холодно, столь неприятны, почти оскорбительны, были манеры визитера.

— Честь, честь!.. Великая вещь, — произнес молодой офицер, и его улыбка расплылась еще шире; не нахожу другого слова, чтобы описать его манеру показывать свои мелкие, восхитительной белизны зубы. Кончиком мизинца он разгладил свои усики. — В самом деле, великое слово, особенно в устах человека, продавшего душу дьяволу, а потом — оставим эти предрассудки черни — не колеблясь, совершившего ту же сделку с более скромным покупателем… с господином Пугачевым, например. Но позвольте же представиться. — Он легко поклонился. — Полковник граф Ясин. Я вижу по выражению ваших лиц, что это имя вам о чем-то напоминает…

Должен сказать, что сердце мое похолодело, и в следующий миг я проникся восхищением перед моим отцом. В самом деле, никогда я так не обожал его, как теперь. Это был человек, способный занять самый высокий дипломатический пост. Ибо он не только не потерял присутствия духа, но улыбнулся, сошел по ступеням лестницы и, раскрыв объятия, двинулся на офицера с горячим воодушевлением, видимо давшимся ему с трудом: он налетел на него, едва не сбив с ног. Терезина бросила на меня испуганный взор, и я поспешил нежно пожать ей руку. Хотя я был в ужасе при одной мысли о потрясениях, которые не могли не последовать за внезапным появлением человека, насильно заставленного Бланом подписать наш пропуск, потом застреленного, но оказавшегося как нельзя более живым, — в моем сердце хватило места и для гордости за такого отца!

— Для меня огромное облегчение видеть вас в добром здравии, граф!

Полковник изобразил жест восхищения.

— Прекрасно сыграно, — сказал он. — Лишь итальянские мошенники обладают такой изобретательностью в низости. Мой друг Казанова всегда держался этого мнения. Итак, как вы изволите видеть, пуля, что должна была стать смертельной, прошла, не причинив мне особого вреда. Заботы нескольких услужливых и преданных крестьян, почувствовавших перемену ветра, сделали остальное. Я прибыл в Петербург этим утром, а на завтра мне назначена аудиенция у императрицы. Я расскажу ей, как ее любимый шарлатан в течение шести недель старался изо всех сил, развлекая каналью Пугачева, и распевал на все лады: «Свободу народам и смерть тиранам». Я расскажу ей также, как под угрозой смерти, едва потом не последовавшей, я был вынужден подписать пропуск, помогший вам выпутаться.

Он замолчал и сладострастно оглядел по очереди каждого из нас, похлопывая хлыстиком по сапогу — жест, напомнивший мне кота, помахивающего хвостом перед тем, как окончательно придушить лапой мышь. Отец говорил мне потом, что именно с этого жеста, обличающего посредственный ум, и этой сладострастной улыбки он начал вновь обретать присутствие духа. Граф Ясин не выглядел настолько бессребреником, чтобы явиться сюда движимым лишь благородным возмущением, дабы передать нас в руки правосудию. Справедливость не интересовала его. То не был человек, чающий морального удовлетворения, — самый опасный среди всех возможных врагов.

— Конечно, мы ничего не знали о действиях этого француза, — сказал, как и следовало ожидать, отец. — Мы ничего у него не просили. Это был кровожадный человек.