Каори Экуни - Ты сияй, звезда ночная

Джин, значит. Жалко, кюммеля нет, думаю я. И сам удивляюсь, почему мне пришла на ум эта мысль, — я и услышал-то о таком рецепте впервые совсем недавно!

Короче, мы устраиваемся на полу перед телевизором и смотрим, как паршивый боевичок Кона с грохотом несется к оглушительной развязке. Он попивает свой овощной коктейль, я потягиваю свой джин со льдом. Всего лишь — очередной бессмысленный, кровавый фильм, которые Кон, похоже, любит до безумия.

От Кона я уехал в четыре. Дороги были пусты. Отлично, думал я, к пяти как раз доберусь домой, как следует отмокну в ванне, потом позавтракаю по-человечески.

В конце концов, хотелось начать день нормально, даже если сегодня суббота и делать нечего.

Бледный свет раннего утра уже омывал небо, луна и звезды казались лишь гаснущими огоньками в быстро исчезающей тьме. Уличные фонари неуверенно мерцали. Это возвращение домой на рассвете напоминало о днях студенчества, когда я проводил все ночи у Кона и возвращался, пока весь остальной мир еще спал и видел сны. Одно за другим возвращалось многократно виденное раньше — луна в светлеющем небе, бледная и призрачная, над придорожными ограждениями, зеленые телефоны «скорой помощи» через каждые несколько миль, дорожные знаки. Я вел машину — и чувствовал, как возвращаюсь назад в прошлое.

У дверей я снял туфли и шагнул в квартиру. Вошел в гостиную. И обнаружил слева, у самой двери, Секо, съежившуюся на полу.

— Эй! — заорал я изумленно.

Никакой реакции. Сразу было заметно: она плакала. Нигде не горело ни единого огня.

— Я дома!

— Добро пожаловать, — сказала Секо.

Лицо ее напоминало неподвижную маску. Она даже не шевельнулась — все так же упорно смотрела на Сезанна на стене.

— Ты что, не поехала к матери?

— Я поехала. Но быстро вернулась.

Господи, она выглядела не просто подавленной — замученной! Даже воздух вокруг нее — и тот словно застыл, тяжелый, удушливый.

— Ты просидела здесь всю ночь?

— Я пела лиловому человечку. А потом он сказал, что тоже споет для меня. И я сидела, ждала, ждала — а он так ничего и не спел.

Я все еще пребывал в шоке. От кончиков пальцев отливала кровь.

— Секо?

Секо смирно сидела, немигающий взгляд устремлен прямо перед собой — на картину. Ну и что мне теперь-то делать? Отнести ее в постель? Попытаться обсудить с ней случившееся? Может, ей полегчает после ванны? А может, напоить ее горячим молоком?

— Я шучу, — сказала Секо с совершенно серьезным лицом. — Он всего лишь картина. Он не может петь.

Она встала и пошла на веранду. Должно быть, просто хотела убраться подальше от меня. Я вечно все преувеличиваю, из всего создаю проблемы.

— А звезды все еще видно. — Она достала телескоп и смотрела в него. — Но они такие бледные, слабые. Ни на что нельзя рассчитывать, ведь правда? На луну и звезды — и то нельзя.

Что за дьявольщина?! Совершенно сбитый с толку, я переоделся. Вымыл руки. Сварил кофе. Секо все еще смотрела в телескоп. Я почистил туфли. Поставил их на подставку для обуви. Стряхнул пыль с костюма. Повесил его в шкаф. Налил кофе в наши большие утренние чашки. Выглянул на веранду. Секо по-прежнему стояла в той же позе, сгорбившись у телескопа.

— Секо! — позвал я громко.

Никакого ответа. Поразительно, и как это ей только удается — так долго стоять согнувшись и не чувствовать боли в спине! Я сходил принести себе стул. Утро было еще совсем ранним, на веранде чувствовался холод. На весну не походило совершенно!

Все еще прилепившись одним глазом к телескопу, Секо проливала слезы в полном молчании — ни всхлипов, ни стонов, ни даже икоты. Воздух словно звенел от странного напряжения.

— Секо?

Я обнял ее сзади и попытался оторвать от телескопа… совершенно безрезультатно. Она напружинилась и вцепилась в телескоп как ребенок. Теперь она уже всхлипывала.

— Оставь меня в покое, все в порядке, — сказала она в перерыве между всхлипываниями слабеньким, надломленным голоском.

И вдруг — словно плотину прорвало. Она взвыла. Слезы хлынули потоком. Она полностью сдалась на милость рыданиям, утратила последние силы к сопротивлению. Я на руках отнес ее в комнату. Я говорил с ней — тихо, мягко. Я пытался вытянуть из нее хоть жалкое подобие ответа.

— Да что случилось-то? — спрашивал я. — Прошу тебя, ну, перестань!

Никакой реакции.

Я отхлебнул кофе. Спокойно, Муцуки, спокойно.

— Почему бы тебе просто не объяснить мне, что случилось? — сказал я.

Секо напряглась как струна, и плач ее оборвался. Вскинув залитое слезами лицо, она смотрела на меня в упор.