Эрвин Штриттматтер - Погонщик волов

А у Лопе Блемска в тот же вечер спрашивает:

— Поможешь? Нам нужен еще один парень, легкий, словно белка, в общем, такой, как ты.

— За это покажи мне, куда ты зарыл книги, — говорит Лопе.

— Книги? Показать-то я могу, но едва ли они нам понадобятся. Я думаю, нам с тобой пора сматывать удочки.

— Сматывать удочки?

— Да, если с первым мая все сойдет благополучно, мы просто скажем — до свидания.

— Думаешь, мы найдем работу в другом месте?

— Работу? А вот. — И Блемска достает из угла свою точильную машину. И наступает ногой на педаль. Машина начинает жужжать.

тихо напевает Блемска. — Я тогда был хитрый, как муха. Я докумекал подать заявление на патент бродячего ремесленника. И позавчера мне из Ладенберга прислали патент. Меня удивляет, что эти ищейки ничего не унюхали. Они просто поддержали старое заявление. Из чего следует, что пока еще они насажали своих людей не всюду.

— И мы прямо возьмем и уйдем?

— Конечно, нам придется самим добывать себе работу. Ты будешь ходить по домам, собирать всякую утварь, а я буду ее точить… Ничего, не пропадем… Можешь быть уверен, плохо нам не будет…

— Ножницы?.. Не желаете ли наточить ножницы, милостивая госпожа? Нет ли у вас тупых ножей, милостивый господин? Мы их так хорошо наточим, что они начнут резать, прежде чем их возьмешь в руку… Вот как я буду говорить… — Лопе уже пылает от воодушевления.

— Стой, стой, — отмахивается Блемска. — У меня все время такое чувство, будто они шныряют вокруг моей хибары. — И дальше уже шепотом: — А козу мы отдадим фрау Мюллер. Чтоб приглядывала за вашей Элизабет. На Липе надежда плоха.

— Ах да, Элизабет, — говорит Лопе и снова мрачнеет.

Ночь на первое мая. Обновители готовятся к поездке в город. Они сулят самую мощную манифестацию из всех, которые когда-либо видел Ладенберг. На деревенской улице — ни души.

— А почему молодежь в этом году не справляет свой шабаш?

— Мог бы и сам догадаться.

— Похоже, они боятся. С этими обновителями никогда не знаешь, что правильно, а что нет. Они ведь все хотят перевернуть по-своему.

Воздух мягкий и теплый. По крестьянским дворам свиристят жабы. На кладбище в ветвях туи всхлипывает соловей. Легкий ветер трогает верхушки дубов на лугу.

Блемска отправился с визитом к Шульце Попрыгунчику.

Быть того не может — Блемска и вдруг к Шульце?

У него очень смиренный вид, у Блемски. Завязывается долгий разговор. То есть на деле Блемске не удается вставить почти ни слова. Шульце Попрыгунчик так и молотит руками воздух. Он развертывает перед Блемской неслыханно смелый план.

— Дай нам… Нам нужно только время, и уж тогда мы… Мы сделаем из Германии такое, чего вы еще никогда не видели и чего вы никогда бы не достигли вашей болтовней в парламенте. Заруби это себе на носу. И все, которые левые, пусть зарубят.

— Какие там левые… Я последний остался… И если у вас это получится… я хочу сказать, если вы сумеете дать всем мир и работу, тогда я вам первый поклонюсь.

Шульце Попрыгунчик раздувается от гордости, словно он в своих высоких коричневых сапогах уже спас весь мир.

— Можешь спокойно дать голову на отсечение…

— Ну, так уж сразу и голову…

— Ты не поверишь, но он тоже из рабочего сословия, наш фюрер, вот как. Он знает все заботы простых людей.

В то же самое время Густав Пинк в трактире у Тюделя растабаривает с коммерсантом Хоенбергом. Все присутствующие возбужденно пыхтят, кто — трубкой, кто — сигарой.

Густав Пинк и коммерсант Хоенберг сцепились не на шутку. Добром это не кончится.

— Пока я еще без работы, — говорит Густав Пинк, — но если вы ухитритесь обойтись без войны и всем дадите работу, ну, тогда… тогда будет о чем поговорить.

И коммерсант Хоенберг рисует еще более смелую картину грядущего царства, чем Шульце Попрыгунчик.