Василий Аксенов - Ожог

«Боятся, что иностранец, – подумал Пантелей. – Вдруг прикует себя к памятнику и потребует освобождения Буковского. Бывали же в Москве такие случаи с иностранцами. Ясно, с русскими такого приключиться не может. Русскому человеку где взять цепи?»

Он вспомнил, как лет десять назад вокруг этого памятника собиралась толпа и читали стихи, как здесь демонстрировали «смоги» и тот же Буковский, герой русской молодежи, читал здесь стихи, еще и не думая о Владимирском централе. Нынешним ребятам такие поэтические манифестации кажутся невероятными. Некоторые полагают, что такое случалось только до революции.

– Который час, не скажете? – спросил дружинник.

Решили, наконец, выяснить – иностранец или наш. Сейчас он им покажет, что в доску свой, несмотря на длинные волосы и замшевые кеды.

– У вас рубля случайно не будет, папаша? – хриплым голосом ответил он вопросом на вопрос. – Душа горит. Из инфекционной больницы выписался. Воровать больше не хочу. На тарелку супа хотя бы…

Дружина испустила вздох облегчения – свой парень!

– Греби отсюда, пока цел, – сказал один.

– Есть мнение поддержать товарища, – сказал второй.

– Зачем снова толкать на стезю преступления? – резонировал третий.

Первый тут же согласился и выскреб из кармана какую-то мелочишку.

– Спасибо, ребята, – растроганно сказал Пантелей. – Вижу, что фронтовики… чувство локтя… не забуду… верну с лихвой… родине отдам… может, паспорт оставить?

– Иди-иди, друг, – подтолкнули его животом, – опохмелись и спать ложись, не катись по наклонной плоскости.

Пантелей от греха подальше пошел к «Современнику». Подсчитал мелочь – оказалось немало, около восьмидесяти копеек. В самом деле, понадобятся, если есть захочу. В самом деле, спасибо авангарду прогрессивного человечества. В самом деле, в нашей стране все-таки не пропадешь: или отпиздят и в тюрягу посадят на пайку, или вот соберут «на суп». Нечего дурака-то валять, я люблю свою зрелую родину!

Хочешь не хочешь, придется теперь идти в «Современник». Он как раз и отсиживался возле памятника, потому что в «Современник» идти не хотел. Там была сейчас Алиса Фокусова с мужем и со всей своей бражкой. После скандала в клубе они поехали на ночной прогон нового спектакля, конечно же уже запрещенного злосчастным демоном московских прогрессистов, Какаржевским.

Пантелей не поехал с ними по двум причинам: во-первых, не хотел себя причислять к Алисиной бражке, ко всем этим высокопоставленным подонкам, что окружали его любимую – любимую, ага!!! – а во-вторых, потому и не поехал вместе с ними!

Сегодня ночью он выследит Алису и «блейзера», выследит и сорвет их подлый деловой «пистон», не бывать этому пистону!

Где они собираются? На какой-нибудь законсервированной стройплощадке? В каком-нибудь вонючем подъезде, не присаживаясь? Кстати, в «Мерседесе»-то кулиса передач в полу или на руле? А сиденья-то раскладываются в этой тачке?

Думая о разных вариантах «пистона», взятых, между прочим, из собственной практики, Пантелей покрывался жарким потом ненависти. Эти дамы из московского, так называемого, «света» самые что ни на есть распутные шлюхи! А Блейзер, что ж – профессиональный «ходок», воткнул-вынул, спортивное дело… Он никогда не гладил во сне ее бедро, никогда не видел ее в образе польской полонянки, не блуждал с ней по взорванному замку, не крутился вокруг Земли в вагончике ржавой канатной дороги.

К черту, я сейчас не пьяный, я сейчас трезвый и строгий! В прежние времена, пьяный, наглый и вдохновенный, я бы давно уже спал с ней. Переспал бы и отдал другим. Сейчас отберу у всех, в том числе и у академика-мужа. Хватит, попользовался моей любимой!

Алиса нужна была теперь Пантелею для новой, простой и трезвой жизни. Прежде она была образом гулящей и хитрой, коррумпированной, «выездной», псевдохемингуэевской, лживой и мимолетной Москвы. Теперь он напишет ее новый образ, и она волосы свои золотые соберет в пучок, сядет с ногами на какой-нибудь драный диванчик, будет курить, слушать музыку, преданно смотреть в затылок труженику пера. Днями они будут молчать, а ночью будут любить друг друга… бесконечные прикосновения… а над ними будут кипеть листвой многоярусные и столь щедрые по части лунных отблесков деревья… засыпая, они будут говорить о деревьях… в конце концов, врасти бы им в деревья… стоять, прикасаясь друг к другу ветвями, а когда затекут от стояния ветви, призывать ветер… что будем делать, когда сгнием?