Юлия Вертела - Черный шар

“И все-таки она продолжает верить в сказки”, – сокрушенно подумал Нил. Никогда прежде он не видел подругу такой воодушевленной, она словно напиталась жизнью. Катя заказывала вино, шутила. Нилу не хотелось нарушать очарование именно сейчас, когда она самозабвенно упивалась надеждой.

Радостные Катя и Нил отправились шататься но ночному городу. Их тени дрожали на глади невской воды, силуэты мелькали у Марсова поля и Михайловского замка, сливались в поцелуях на аллеях Летнего сада. Как беззаботные студенты, они курили дешевые сигареты и согревали друг другу озябшие руки. С завистью влюбленные заглядывали в мерцающие теплым светом окна, и им хотелось вдруг оказаться в незнакомой жизни за таинственно задернутыми шторами, где будут они же, но уже совсем в других обстоятельствах.

На рассвете две гибкие тени поднимались по безлюдной лестнице, тихо смеясь и перешептываясь. В пустовавшей комнате сиротливо царили сумерки, клочьями забившиеся в детскую кроватку. Катя прильнула к нерешительно топтавшейся на пороге фигуре:

– Я так хочу быть счастливой.

Нил крепко прижал ее к себе. Он любил эту женщину вопреки злу всего мира, вопреки тьме всех ночей. Любовь… что в ней? Шесть букв и бесконечность. Ее никак нельзя упростить настолько, чтобы объяснить. Да и кому нужны объяснения, когда кровь бешено стучит в висках и время торопит чувства…

Проснувшись, Нил нежданно поймал себя на том, что оказался несчастлив от того, в чем другие находят радость. Привязанность к соседке отложилась на сердце тяжелым бременем.

– Бедный СС, он не успел нас разоблачить, – Катя сонно потянулась и снова зарылась в подушки.

– Ты просто не знаешь его, он уже все запротоколировал и вечером отнесет заявление в прокуратуру, – отшутился Нил. Но ему было невесело, и он поспешил уйти в университет.

…Сигарета за сигаретой, дела не клеились, практикум он сорвал, но это было неважно. За окном шел дождь, заливая тоскливой влагой Васильевский остров, и это тоже было неважно. А что важно? ОНА БЫЛА С НИМ…

Но рядом с ней был и запах смерти. Нил явственно ощущал его, когда держал Катю в объятиях, и от этого было страшно разжать их даже на минуту. Это не был запах разложившейся плоти, это был вообще не плотский запах. Предчувствие будущего, если это так можно назвать.

Поведение Кати напоминало синдром резкого улучшения состояния тяжелобольного перед неизбежным концом. Она бодрилась, была уверенна, смела. Нил не сомневался, что это напускное, теперь он знал ее всю – она загнала боль и страх глубоко внутрь и усилием воли держала их на замке. Но если надежды не оправдаются, напряжение вырвется наружу, и бог знает, что тогда произойдет.

Илья, как обычно обходительно-равнодушный ко всему происходящему, одобрял любые действия жены по принципу “чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало”. Вернувшийся на пару дней из Москвы, он готовился командироваться в Новосибирск, и дела семейные для него уже были за бортом самолета.

Девочка угасала на глазах, но мать теперь этого как будто не замечала, уверяя всех и себя в первую очередь, что через пару месяцев наступит выздоровление. У Нила отнимался язык всякий раз, когда он намеревался отрезвить бедняжку. Любя и жалея кого-то, невольно поддаешься его настроению.

Свекровь подливала масла в огонь радости “скорого выздоровления”. Она зачастила в коммуналку на Староневском, хлопоча с необычайным оживлением, – приносила продукты, готовила еду и гуляла с девочкой. Катя нашла в ней неожиданную поддержку и объясняла поведение Ирины ее верой в излечение внучки и желанием этому поспособствовать.

Даже СС не решался нападать на непрописанную гражданку, которая вихрем врывалась то на кухню, то в ванную. Женщины с подобным характером были ему хорошо известны. Такая могла и любить, такая могла и убить… Прямая походка, властный голос, высокомерный взгляд и сильная рука – все говорило за то, что с Ириной лучше не связываться, и Вертепный, покряхтывая для виду, старался обходить ее стороной.

На семейном совете единственным противником операции выступил Адольф, в диссонанс общему настроению осудивший и Киску, и Катю.

– Дайте человеку пожить спокойно, – возмущался свекор, – пусть все будет, как Бог даст.

Надо отметить, что к началу лета, удивляя многих, Адольф обратил свой взор к религии. Евангелие лежало теперь вместо радиоприемника возле его спартанского ложа, и в речах он все чаще апеллировал к православию как к последней цитадели спасения всех русских.