Антон Клюшев - Гитлер капут

“С ума сошел?! – пальцы матери тисками сдавили мое плечо. – А если кто-то услышал?”

“Они нам плохого не сделали”, – неуверенно возразил я, пронзенный внезапно нахлынувшим страхом.

Конечно, мать была права. Обычным людям следовало сообщать о мародерах ополченцам. Считалось, что грабежами занимаются “румыны”, и укрывательство врага расценивалось как пособничество оккупантам.

“Бежим!” – скомандовала мать и потащила меня к дому.

Мы свернули в проулок. Петляя по пустынным дворам, мать умоляла бога спасти нас и защитить. Я с тревогой поглядывал туда, где находился наш квартал. В той стороне поднимался столб черного дыма, и в голове моей теснились мысли одна мрачнее другой. Не добавлял настроения и нарастающий вой пожарной сирены…

Когда мы оказались у себя во дворе, картина открылась жуткая – на месте нашего подъезда дымились руины. Уцелела лишь небольшая часть дома. Как завороженный смотрел я в зияющий проем, тщетно пытаясь высмотреть в клубах дыма очертания наших окон. Вокруг гудел людской муравейник, сновали пожарные с брандспойтами, врачи с носилками, ополченцы с автоматами наперевес – словно в защите развалин и дымящихся головешек имелась какая-то надобность.

Увидев, во что превратился дом, мать закричала дурным голосом, и у нее подкосились ноги. Жильцы соседнего дома усадили ее на скамейку, дали воды, сунули вату с нашатырем и таблетки. Мне тоже хотелось пить, но я держался на ногах, и потому никто не обращал на меня внимания.

Невесть откуда появился поп. Весь в саже и взмыленный, он принялся успокаивать мать. Мол, не стоит так убиваться – ведь нам несказанно повезло, что оказались снаружи. Он указал на тела погибших, укрытые снятым с веревок бельем. Пока я видел троих, но и работа по разбору завалов только началась.

У палисадника я заметил Гитлера. Всегда прилизанная и аккуратно зачесанная челка теперь сбилась, пробор сломался, и в его внешности уже ничто не напоминало прежнего отчаянного парня, грозу окрестных дворов и непререкаемого авторитета для приятелей.

Размазывая слезы по щекам, он тенью бродил вдоль пепелища. Подумать только – Гитлер плакал, словно маменькин сынок! Нет, хуже, – как девчонка, наморщив нос и громко всхлипывая. Тем временем его папаша, которого от мала до велика все называли Жориком, заливал горе в компании дружков. На весь двор разносились пьяные причитания о пятнадцати рублях и небольшой горсти мелочи, только и оставшихся у них с сыном…

По одежде я опознал в них встреченных недавно мародеров, только теперь они куда-то спрятали маски. Наверно, им тоже следовало благодарить судьбу – ведь выжили! – но на благодарных они не походили.

Когда нас уравняла беда, я уже не опасался на глазах у матери подойти к своему обидчику, да ей было и не до нас. Рыдая, Гитлер рассказал, что под завалами погибли его мать и две сестренки-близняшки. Все знали его слабость – девчонок он обожал – и не переставали удивляться, видя, как с ними возится такой отпетый хулиган.

В ответ с подчеркнутой беспечностью я сообщил о наших бедах. Ему, конечно, было все равно, но и во мне не возникло никакого сочувствия к его утрате. В отличие от Гитлера я держался молодцом, и это сильно возвышало меня в собственных глазах. Пусть видит: у меня погиб отец, разрушен дом, мать бьется в истерике, а я спокоен. Да у него язык теперь не повернется обзывать меня маменькиным сынком!

Увы, убитый горем, он, кажется, не очень-то меня и слушал…

“Скрипка сгорела, – добавил я, поглядывая на дымящиеся обломки. – За сто рублей купили…”

Разумеется, я приврал. Откуда у нас такие деньги? Сколько себя помнил, мать вечно жаловалась на скудные зарплаты, завидовала тем, кто “крутится”. В последнее время она часто корила отца за то, что тот ничего не заработал в Югославии. Он злился, а я успокаивал родителей: вырасту, стану великим скрипачом, и будет у нас всего в достатке… И вот теперь даже репетировать не на чем…

Прежнюю скрипку мы купили в комиссионке за восемь рублей. Меня она раздражала своим звучанием и затрапезным видом, но что поделать? Хотя – как говорила мать – все, что ни делается, то к лучшему. Представляя, как полыхал в пожаре мой неказистый инструмент, я уже видел новую скрипку – в сто раз лучше утраченной.

Пока я над этим размышлял, Гитлер монотонно бубнил: “Крупа закончилась, Танька с Наташкой голодные, с утра ревели: кушать хотим! Все продуктовые закрыты, мы с батей думали продать старье на барахолке, купить еды. Мать собрала со всех шкафов…”