– Мы без оглядки сдали сердце – молчальникам! Подкаблучникам осиновых восклицательных знаков, – выспренне декламировал непрошедший, гнутый по урону Максимилиан. – Мы порицаем языки, что перевесились за численность ртов и своим самовыражением пьют из нас – наше самовыражение. И с позиций, занятых сейчас и здесь, горячо негодуем и взываем: отворите ваши чувства и средства – безмолвствующим, почти как самим себе! Поощрите неоплатным сопереживанием – или ста рублями! Хотя не исключено, что завтра нас стережет перетряска приоритетов. Да и спасение слабых откровенно унижает естественный отбор.
Жантильная старушенция, наверняка в шелковом платке, свившем на ее маковке – не то чалму, не то шуршащий фитиль, а ниже – усеченная до снопа жил или до бунта струн, чтобы любая жила струною ангелу служила – или иным лирникам и кифаредам, рассеянным по одам и песнопениям – и по нотам протеста и искрам нерасположенности, итого: сдувшаяся до грифа и его птичьей глупости, подхватывала полууслышанное и развивала в причитание:
– Вы подумайте, эта чертова суперлавка, как ее… Орлиный двор, Стервятниковы ряды, Слет ястребов?.. Подмяли под себя дом моего учителя! Склевали и дом, и яблони и груши, прильнувшие к учительскому водопою, а пили и славили поящего – едва вчера! Нет, затоптали пепелище – примерочными, прикидочными, весами и кассами, накрутками, курсами долларов! Навалили столько продажных вещей – не осмотришь за сутки. А закрывают – уже в одиннадцать, да еще норовят сесть на клюшку – без четверти. Тоже мне, Эрмитаж! Тоже мне, Лувр!
– Товар – самоорганизующаяся субстанция, – авторитетно отметила конфузная Клок. – Чем дольше вдоль него вояжировать, тем исправней он – океан!
– Лучше догадайтесь, почему здешние яблони и груши не несут нам навстречу – своих птенцов калибром не с маленькую красную книжечку, а с улей меда? Лакомством – с толстопузую первую скрипку? Но скупо и тупо выпрастывают что-то сморщенное и кислое, и вечно обламывающее зубы? – дивилась несравненная Прима. – И на каждом написано: “Самой безобразной”.
– Потому что пригоршня с недозрелым – легче, чем пригоршня с трудами, – отмечал попутчик или разносчик с бородой, облетевшей – в куст, в эту беседку для пташек.
– И лопнула доказательная база вашего существования… – констатировал асимметричный, с отбитым и путаным лицом, кое-как водворенным на точку. – Пали конюшенные переборки, очищаемые воинством неба: продуваемые и промываемые, погромленные его громами и пропитавшиеся ревом светлых лайнеров самолетостроения… или только ревом живущих? Осыпался стол, вхолостую крутивший тарелки во взлизинах – в ноль-диете, и строчивший доносы. Рухнули койко-доски, где околачивались подколодные сны и глодали вашего учителя, и антресоли, то и дело сплевывающие – кирпичные томы вождей и годовой журнал “Коммунист”… А вы развивайте глаз, смотрите сквозь время! К тому же это поможет нейтрализовать вас – надолго.
Обнищавшая до грифа, удлинив слух – воронкой ладони и едва расслышав, отвечала дрожащим голосом:
– Доносы имени вашего носа! Каждый день учитель доносил до нас только любовь – полную шинель и маленькую пилотку. Да! Из закоулков его шинели, с западного и с украинского ее фронтов нам порой высыпался гостинчик! А люди, отрезавшие ему угол дома, пользовали за буквы – капусту, картошку, морковку, горох… Расписывали свое житье-бытье – свеклой и… да, яблоками и грушами! Дневник приусадебного вершка и подшивка погод… Так что не знай я вас, юноша, тысячу лет, я бы объявила, что вы – толстый враль. Что вы – клеветник!
– Правда, я не услышал выигрышное слово знание , часто прилипающее к слову учитель , ну да я обычно не вслушиваюсь в чужие речи… – бормотал асимметричный и гремел вспышками, и шуршал арканами и слоящимися сетями дыма. – Где же вы меня столь пристально изучили, дорогая оморковленная и огорошенная?
Вытряхнувшая из ручной слуховой воронки – недослушанное, отирая о чалму – птичью судорогу с ладони, а может, дезинфицируя руку на шелестящем фитиле, добронравно отвечала:
– Да все вы одинаковы! У меня с вас такое ощущение, будто мы сорок лет прозябали в браке.
– Слушайте, я всегда знаю, как должен поступить – заблудившийся в идеалах, идолах и священных шакалах, и как – понесший грязную поварскую руку к приправе крысиный яд, и как – покатившийся вразнотряс с поста, и подношу советы, снабжаю, жалую, жертвую от себя, не считаясь ни с рабочим графиком, ни с дороговизной – ведь в каждый совет вкладываю столько теплоты! Души, соседних органов… – вздыхал снискавший полувыплывшее, полузахлебнувшееся обличье. – Кто, если не я, рекомендует, на который пляж выброситься голубым китам и прочим бутылконосам? Как прослыть – высокоморальным, непогрешимым? Но абсолютно не уверен, что сам поступлю хотя бы – прилично. Хотя бы сочиню стильное оправдание. Я даже для себя всякий раз – нов, а вы говорите…
Читать дальше