Элеонора Корнилова - Выигрыш

Он провел одно воскресное утро в подвале, страшно колотя молотком по велосипеду и разложив вокруг много других инструментов, которые не понадобились. Впереди лежали ответственные пути в отдаленные деревни, куда Ханс намеревался донести весть о себе как о хозяине дома, весть, естественно, очищенную от подробностей его репутации.

Стрекоча велосипедом, он, как кузнечик, взлетал на пригорки. Нырял в поля цветущего солнечного рапса. Тряс посаженные вдоль дорог сливы, – нет, плоды были еще зелены. Жужжал мимо стен шелестящего маиса, прихватывая в сеточку десяток молочных початков для себя и кроликов. Подъезжая к безлюдным дорфам, спускал цепь со звездочки, стучался-звонил в дверь или калитку и просил, улыбаясь, какие-нибудь плоскогубцы. Очень часто к нему выходили молодые сельские дамы и барышни, радушные и услужливые. Через пару минут Ханс уже молотил свой репертуар, шутил, веселил, вставал в разные позы, – бацилла актерства активизировалась в нем, как змея на солнцепеке, свивалась в кольца и делала броски, – он внезапно выпаливал рискованные комплименты и едва удерживал свою дергающуюся руку от шлепка. Потом проталкивал адрес, номер телефона, настаивал, чтоб они были записаны. Солидно, членораздельно пояснял. Это. Мой. Дом. Делал значительную паузу. Приглашал в гости. Одним пальцем набрасывал цепь обратно и укатывал, оставляя о себе неплохое впечатление. Ехал в другой дорф.

Свою деревенскую гостью он вел сначала в сад и огород. Знакомил с владениями и выдирал по пути тут и сям сорную траву. Гостья с вежливой охотой сразу включалась в непраздный досуг, шла следом и тоже рвала. Осмотр теплицы также сопрягался с каким-нибудь занятием. Ханс начинал подвязывать будто бы вчера упавшие стебли томатов, а гостья помогала: разматывала рулон синтетического шпагата, нарезала, складывала обрезки в отдельное ведерко, обрывала ветвистые пасынки, уносила зелень в компост, поливала, рыхлила, полола, смахивала паутину и поддерживала ноги Ханса, стоящего на хлипкой стремянке.

Приезжала другая гостья, – они вместе собирали уже поспевшие помидоры, и приятная тяжесть корзинки ложилась в женскую руку намеком на ряды банок с консервированными овощами где-нибудь в кладовой и – на зажиточность. Трудолюбие Ханса нравилось ей. Гостья задумчивыми движениями стряхивала желтую томатную пыльцу, обсыпавшую ее глубоко дышащий бюст. Всем гостьям был непременно показан крольчатник и названо количество кроликов. Каждая помогала раздать сено и траву, налить воду в поилки. Если гостья неосторожно замечала, что в клетках нечисто, – что ж, Ханс был не против навести порядок, он вставлял в ее руку скребок, а сам поддевал вилами тяжелые, как чугунные плиты, слежавшиеся навозные пласты, весь поднатуживался и, крякая, бросал их в корыто.

Смрад поднимался и освобожденно расправлял исполинские крылья. Близкое окно кухни Урсулы захлопывалось первым, а кто-то из дальних соседей вдруг бросал дела в саду и тревожно оглядывался, словно услышал пушечный выстрел.

Возможно, в качестве пролога к тем действиям, которые Ханс применял вечером ко всем гостьям за чашечкой кофе в темной гостиной, он устраивал в крольчатнике развлечение: вытягивал за уши испуганную самку и сажал в клетку к самцу. Кролик немедленно прижимал гостью к навозу, прыгал, будто играл в чехарду, и, не перепрыгнув, с визгом сваливался набок. Хотя вряд ли Ханс заботился об эротической подготовке больше, чем кролик. Он случал кроликов часто. Он хотел, чтоб их было много.

Полная впечатлений, натрудившаяся гостья не всегда уезжала домой и была похожа в постели на жену. Лежала камнем. Щепетильный Ханс спрашивал:

– Ты не громко кричишь, шацхен?

В каждой второй после такого вопроса открывалось второе дыхание. Предстояло такое, что голос ее страсти мог разбудить весь дорф. Однако первой подавала голос кровать. Ханс пробивал дорогу к видению розового зева госпитальной вазочки, а пружины начинали бурное, хриплое и визгливое обсуждение происходившего. Очень скоро Ханс замирал в локальном ощущении на самом конце самого себя, – тогда удовлетворенно смолкала и кровать. В оглушительной тишине он шептал:

– Было хорошо… Правда, шацхен?

Не ждал ответа, засыпал. Но еще, раза два, просыпался и будил гостью. Некоторые после двух или даже одной отработки у Ханса больше не приезжали. Другие жили неделями, иные – месяцами, по эстафете поддерживая чистоту в доме, порядок в саду и крольчатнике. Ханс был очень трудолюбив, когда проводил показательную экскурсию. Но наступали совместные будни. Оказывалось, что все свои силы и время он отдает работе в садовом хозяйстве. Он приезжал поздно и таким уставшим, что забывал завести велосипед в каморку, оставлял у калитки. Тихо плелся на кухню, глотал приготовленный подругой ужин, благодарно глядя на нее, и едва мог вымолвить: