Томмазо Ландольфи - Жена Гоголя и другие истории

Тут только адвокат заметил, что в углу, связанная по рукам и ногам, лежит Лукреция. Молоко продолжало вытекать из обнаженных грудей; на полу уже образовались целая молочная лужа и тонкий ручеек.

— Вы дорого за это заплатите, — грозила Лукреция. — Мой отец — сенатор Льювотто. Он все равно освободит свою дочь. Развяжите меня, негодяи!

— Это молочная дева. Молоко у нее, понятно, не настоящее. Анисовый сок, — объяснил капитан, и все покатились со смеху. — Сейчас, дорогуша, явится Гровио — вот и разбирайся с ним сама. Мы тут ни при чем.

— Сделайте же хоть что-нибудь. Не видите, сколько молока пролилось? — И дева забилась в истерике.

На палубе бодро заиграл горн. Все, кто были в каюте, вскочили; на лицах изобразились неподдельные страх и уважение. Послышался ропот:

— Идет. Идет.

Девица испуганно смолкла. Горн продолжал выдувать приветственный военный сигнал. На самом верху лестницы распахнулась дверь, и, сопровождаемый ликующими звуками, вошел человек с непроницаемым, властным лицом. Это был сын адвоката. Вошедший на мгновение замер, оглядел собравшихся и решительным шагом спустился по лестнице. На нем были высокие, с раструбами и большущей серебряной пряжкой сапоги из блестящей кожи, доходившие ему почти до паха. Между штаниной и голенищем виднелись обнаженные ляжки. На плечи наброшена тончайшая шелковая туника с глубоким вырезом. Руки до плеч открыты. Талию стягивал золоченый ремень, за который были заткнуты кинжал и пара пистолетов. С правого запястья свисал хлыст.

Как же он изменился! Адвокат не узнавал сына. Ни эти сильные руки, ни тем более маленькие закрученные усики... Не говоря уж о золотых кольцах в ушах и вьющейся шевелюре.

— Грозный Гровио, — проговорил, склонившись, капитан, — вот девица...

— Я, кажется, просил величать меня моим титулом, — угрожающе тихо и с ледяной вежливостью процедил юноша. — Разве вы сами не чувствуете, как неудачно это звучит?

— Большой Варяг, — поправился капитан, — простите великодушно мое невежество... Девица тут...

— Не понял: какая девица? — прервал Варяг (он говорил так тихо, что капитан вынужден был податься вперед, чтобы разобрать его слова).

Капитан указал на Лукрецию. Та взирала на вновь вошедшего с ненавистью зверька, угодившего в капкан.

— А-а, превосходно, — протянул Варяг с дьявольской улыбкой. И обращаясь к Лукреции: — Узнаешь меня?

— Роберто! Роберто Коракальина! Вы! — воскликнула Лукреция. — Боже правый!..

Молоко ручьем хлынуло из девичьей груди, сотрясая все тело. Слабо покашливая, Лукреция упала щекой на пол. Став посреди комнаты со скрещенными на груди руками, Варяг заговорил спокойно и безжалостно:

— Собственной персоной! Тот самый робкий паренек, что тайно боготворил вас, в то время как вы хихикали над ним вместе с подружками. Вы знали, не могли не знать о его чувствах, вас забавляли его страдания. Что ж, теперь все изменилось, и вам придется обуздать свой нрав.

Девица трепетала, не говоря ни слова. Наконец ее прорвало:

— Мой батюшка, сенатор Льювотто...

— Ваш батюшка, сенатор Льювотто, — отрезал Варяг, — находится от вас в данную минуту на расстоянии ровно трехсот восемнадцати миль — по ветру. Поэтому советую быть посговорчивее. Будете умницей — получите все, что ни пожелаете. Так и должно было случиться, — добавил он как бы про себя. И наклонился, чтобы осмотреть соски Лукреции. Та стала извиваться. — Лежите смирно, — приказал Варяг. — Змей сюда, — кивнул он капитану.

Капитан бросился к шкапчику и вынул оттуда небольшую корзину.

— Открывайте. Живо!

Капитан замялся.

— Я сказал: открыть корзину, — повторил Варяг, понизив голос.

Капитан приподнял крышку. Перепуганные матросы кинулись к лестнице.

— А вы куда, бараны?! — взревел Варяг, пригвоздив их свирепым взглядом.

Две сонные змеи выползли из корзины и зашуршали по полу у ног остолбеневшего адвоката. Они покачивали головами влево и вправо, словно выбирая, куда ползти, потом уверенно потянулись к девице. Каждая припала к одному из сосков и принялась пить.

Прошло десять томительных, безмолвных минут. Лукреция тяжело дышала и, казалось, ужасно мучилась или, напротив, испытывала небывалое наслаждение. Под конец она затихла — только побелевшие губы остались приоткрытыми. Потом распахнула глаза, растерянно огляделась, будто очнулась ото сна, глубоко вздохнула — и змеиные хвосты заелозили по полу. Забытье прошло.

— Выкиньте этих тварей! — распорядился Варяг.