Томмазо Ландольфи - Жена Гоголя и другие истории

Лючия бросилась в мои объятия, рыдая. Как я ответил на ее порыв, с какой благой решимостью и волей, легко себе представить; легко вообразить и наши лучезарные мечты, скрепленные нерасторжимым обетом верности.

— А теперь послушай, — прибавила Лючия. — Ты не думай, я ведь прекрасно понимаю, что у меня далеко не все в порядке, что нервы у меня пошаливают, кажется, так говорят? И ум временами заходит за разум. А вообще-то не очень, я же такая смышленая, такая добрая, хоть и убила тех птенчиков и тот цветок. Ты думаешь, я смогу выздороветь? Именно ты должен мне помочь. Хватит ли у тебя сил? Да, ты сможешь, сможешь, ведь так?

И снова я отвечал, как мог, на эти жалобные и столь разумные слова.

— Ну хорошо, — продолжила она без остановки. — Не надо ни о чем говорить. Пусть всегда будет так, как сейчас. Посмотри, посмотри на мою руку. Нравится? Разве не хороша? Ты чувствуешь, что иногда я говорю прямо как мама? О Боже, как она сейчас злится... она здесь, она грозит мне. Пусть, ничего уже не поделаешь, чему быть, того не миновать. Так тебе нравится эта ручка? Тогда поцелуй ее. А это ушко? Поцелуй и его. А эта ножка? — Толчок ногой — и шелковая туфелька слетела на пол. — Что ж не целуешь? Целуй, не мешкая, все, что тебе по нраву во мне. Сударь, без промедления лобзайте все, что в моей особе радует ваш взор...

Все это, эти наивные порывы и были нашим скоротечным счастьем.

Мы были счастливы, когда...

Немного погодя Лючия стала хмурить брови и поминутно потирать виски ладонями, так, словно ощущала глухую боль; мучительным движением она почасту запускала пальцы в волосы. Пару раз пожаловалась на озноб в затылке. На исходе своего рассказа Лючия содрогнулась легкой дрожью, которую я приписал вполне естественным причинам. Внезапно я увидел, как закатились ее глаза; остекленевший взгляд застыл в орбитах и тотчас снова закатился. Сквозь сомкнутые губы прорвался жуткий вопль, нечеловеческий, ужасный рев; Лючия повалилась как подкошенная, и я успел лишь подхватить ее. Еще мгновение — и это хрупкое и легонькое тельце подпрыгивало, билось, корчилось в невыносимых судорогах; их бешеную, сверхъестественную силу я укротить не мог.

Нужны ли пояснения? То был жестокий приступ всем хорошо известного недуга. Она пыталась укусить себя за руку — я не сумел ей помешать. На нежных губках выступила пузырящаяся пена, окрашенная тусклой кровью: по-видимому, Лючия прикусила и язык. Что к этому прибавить? С неизъяснимою душевной болью я смотрел на воплощение моих нежнейших чувств, низринутое до последнего предела, куда способна пасть людская плоть. Но тем сильнее я ее любил. Чуть позже я положил несчастное и дорогое тело на кровать, где еще долго его пронизывали безостановочные судороги, пока совсем не стихли и они.

Постанывая, Лючия приоткрыла наконец глаза, охваченные черными кругами. Первыми ее словами были:

— Ну вот, не хотела говорить, теперь ты и сам все знаешь. Я еще нужна тебе? А от этого я излечусь? Я знала, все шло слишком хорошо, так всегда бывает, когда это начинается. Послушай, знаешь, зачем я недавно заговорила о войне?.. Погоди, у меня внутри все гудит... сейчас, только встану... Вообще-то, я уже привыкла: мне никто никогда не помогал... отец корил меня за эту болезнь, он даже говорил... Что же он говорил! Ну да все равно... — (Пошатываясь, Лючия встала; я поддержал ее. И тем не менее она, казалось, быстро набирала силы.) — О чем это я, ах да: знаешь, почему вначале я заговорила о войне? Сейчас я это ясно чувствую: сюда идут. Это они, они — солдаты! Смотри... — (Она указывала на окно; тут я заметил, что уже светало.) — Как быстро они подходят! Совсем недавно были только у подножья гор. Иди, — затараторила она, глотая звуки, — ступай живее, посмотри, откуда они и как нам быть. Что, если они хотят нам зла? Что это за солдаты? Я не вижу...

Не собираясь ей перечить, я двинулся к окну. Вдруг, в подтверждение всей этой небылицы, со стороны ложбины, которая раскинулась недалеко от дома, раздался выстрел, за ним второй и третий...

— Это они! Они уже здесь! Скорее уходи! — в отчаянии крикнула она. — Бог тебя побери, не думай обо мне, меня им не поймать. Беги, любимый, потом вернешься, мы встретимся здесь... Мой милый, не дай мне умереть! Как это высказать, как донести до тебя? Милый, ты нашел меня, мы нашли друг друга... Сейчас тебе надо спасаться, нам надо спасаться. Тебе грозит опасность, понимаешь? Я чую опасность. Уходи, беги... Смотри... — Заламывая руки, Лючия отшатнулась к потайному ходу в шкапе. — Смотри, я схоронюсь, а ты беги, беги ради Лючии. — (Она подталкивала меня к дверям. А я стоял как вкопанный, не думая ее бросать.) — Смотри, смотри, ты не нашел ее: и с этой стороны пружина, здесь тоже открывается. Теперь я снова затворю.