Томмазо Ландольфи - Жена Гоголя и другие истории

22 декабря

Море заиграло сотнями красок, потом посерело, а сегодня утром снова сверкает. Он тут ни при чем, море — у меня внутри. Пусть бушует, пусть разразится бурей, потребует жертвы, если надо — принесу тысячу жертв, лишь бы разбилась унылая лодка моей жизни.

Мне ничего не жаль, пусть все летит в пучину.

22 декабря

Я взял кофе и протянул ей десять тысяч. Она вышла, потом вернулась, отсчитала сдачу — девять скомканных бумажек по тысяче и мелочь — и все это вручила мне. Расправляя бумажки, чтобы положить в карман, я заметил среди них белый, сложенный вчетверо листок. Я, как дурак, удивился и уставился на нее, но она не подняла глаз. Тогда я понял или, скорее, почувствовал, что не должен подавать вида.

В записке еще детским почерком, без обращения и подписи, было написано:

«Вы меня обидели тогда в городе. Но я Вас простила, поскольку увидела, что Вы страдаете. (Ну почему, почему не сказать мне об этом прямо? А вдруг я смогла бы помочь Вам? Если Вы не считаете меня достойной своего доверия, так испытайте!)

Правда, я уже не знаю, смогу ли простить Вам еще раз. Вы мне рассказали, хотя я Вас ни о чем не спрашивала, что у Вас двое маленьких детей, что Вы любите свою жену, — зачем? Что это значит и за кого Вы меня принимаете?

Извините за эту записку, за то, что сама себе противоречу. Не думайте обо мне слишком плохо.

Скажите, Вам в самом деле кажется, что мне от Вас чего-то надо?

А Вам от меня?..»

Странное, очаровательное письмо. Милая Р.! Чего мне надо? Всего. Или — да, ты права — ничего.

Я должен поговорить с ней, срочно поговорить. Но как назначить ей свидание, даже если она почти наверняка согласится? Тоже передать ей записку? Слишком рискованно. Сказать напрямик? Пожалуй, у меня духу не хватит. Ладно, завтра посмотрим.

23 декабря

Должно быть, он уже прочел мою записку. Интересно, что он теперь обо мне подумает? Что скажет? Как поведет себя? Ох, скорей бы вечер, скорей бы увидеть его!

23 декабря

Я наконец решился сказать ей обо всем. Она весь вечер не поднимала глаз, и я долго не знал, как привлечь к себе внимание; к счастью, мы на минутку остались одни.

— Вы никогда не гуляете?

— Гуляю, — еле слышно ответила она после долгого колебания и упорно глядя в землю. — Иногда, с подругами.

— А одна?

— И одна.

Слова ей явно давались с трудом.

— Когда же?

Молчание.

— В котором часу то есть?

— Около пяти.

— Здесь, поблизости?

— Д-да... конечно, где же еще?

Итак, завтра... (Если придет.)

Я подумал, что смог бы навестить жену, поглядеть на детей, сделав вид, будто ничего не произошло. Она ведь ничего не знает о моих планах, так что ничего страшного. Пожалуй, стоит попробовать.

24 декабря

Сегодня.

24 декабря

Я прождал ее полчаса; наконец она вышла. Одна. Я дал ей отойти на приличное расстояние, потом догнал.

— Ну так что? — обратился я к ней чуть слышно каким-то надтреснутым голосом, в котором слышалась вся моя робость, подавляемая усилием воли. — Так что? Вы позволите вас сопровождать?

Она на мгновение остановилась, и первая вспышка этих глаз была предназначена не мне, а окружающему: не видит ли кто нас. Потом двинулась снова вперед, еле заметным кивком указав мне направление. Смущенный, терзаемый сомнениями, верно ли истолковал этот жест, я последовал за ней на некотором удалении. В красном отсвете заката я чувствовал себя каким-то жалким, ничтожным, убогим. Ее быстрая походка отличалась неуловимой грацией: если судить по ее старшей сестре — ведь, говорят, старшие сестры пролагают путь младшим, — она, Р., через несколько лет превратится в настоящую красавицу (не то чтобы старшая красива, но у нее, во всяком случае, более цветущий вид, а младшей этого и не хватает).

Она направилась к подземному переходу железной дороги, такому низкому, что пришлось ей нагнуться, но это получилось у нее неожиданно легко и ловко. Выйдя на широкую улицу за путями, она встала на остановке автобуса в сторону города. Я до сих пор пребывал в нерешительности и остановился поодаль от нее, так, словно бы мы не знакомы. Подошел автобус, мы сели, но она и тут на меня не смотрела: должно быть, рядом был кто-то из знакомых. Было уже совсем темно; в автобусе зажглись тусклые лампочки; на душе у меня было гнусно.

Она вышла в центре на слабо освещенной площади, я за ней, и только теперь она повернулась ко мне; ее взгляд меня поразил: какой-то странный и угрюмый.