Томмазо Ландольфи - Жена Гоголя и другие истории

— Слушай, невинное создание, насколько мне известно, пока ты предавался праздному созерцанию из-за своей ограды, в первой комнатке находилось еще одно существо.

— Неужели ? Но почему я его не заметил ?

— Потому что оно пряталось или пыталось спрятаться, но это не означает, что ты его не видел или не догадался о его присутствии.

— И кто же это был? Почему прятался?

— Кто — не трудно догадаться. Почему прятался — грудь была обнажена.

— Женщина, надо полагать?

— Не совсем, вернее, наполовину, что еще лучше: девочка лет двенадцати-тринадцати.

— Наконец-то! Хотя я пока не понимаю.

— Вот каким образом я все восстановил: пока ты млел, глядя на мочившуюся девочку, эта полуженщина или девушка (сестра девочки) переодевалась в сторонке, в тени... она как раз сняла ночную рубашку и осталась в чем мать родила (так это у них, бесстыдниц, называется), а потому еще глубже отступила в тень...

— И в эту секунду я должен был ее там разглядеть?

— Пусть в общих чертах, но суть ты ухватываешь, иначе говоря, следишь за моей мыслью.

— Постой!.. А она была красивая?

— С твоей точки зрения — очень: тоненькая, гибкая, грациозная и округлая, где положено.

— Продолжай. Впрочем, нет, молчи. Или нет, скажи сначала, как ее зовут.

— Имена — это прямо-таки твой пунктик! На этот вопрос, во всяком случае, ответить проще простого: ее зовут — нарочно не придумаешь — Альба (заря).

— Альба...

— Да, а что?

— Чудесное имя.

— Свежее, как роза... легкое, как пушинка.

— Дело вкуса. Итак?

— Остальное ясно: ты видел и не видел, угадал, дорисовал воображением, и что-то шевельнулось в тебе, что-то дрогнуло в глубине твоей развратной, так сказать, натуры.

— Но это еще не объясняет, почему...

— Почему тебе хотелось бы убить сестренку? А вот почему: для подмены. Поскольку она более идеальный объект и также более близкий к Альбе (которую ты почти или вовсе не знаешь) или из-за твоих преступных желаний и других желаний, которые преступны уже тем, что они другие, другие, потому что они преступны, и так далее (тут ты можешь подредактировать). Одним словом, ты хотел бы убить, за неимением лучшего, некую ауру, и вот, хватаешься даже за писающих девчушек, при этом, разумеется, «убить» приобретает значение «обладать» или другое, столь же неестественное. Кстати, должен предупредить тебя об опасности, об опасной уступке чувствам, душевным порывам и прочее.

— Слишком тонкое объяснение.

— Уж какое есть, на лучшее я не способен.

— Тогда проваливай в преисподнюю, в меня. Нет, обожди! В итоге все останется по-прежнему? Я должен убить мальчика по имени Джамбаттиста?

— А как же!

— Но почему? Я мог бы попробовать себя в таком же, не менее крутом деле... мог бы даже испытать большее удовольствие...

— Браво, и в этом случае твоему поступку можно было бы найти оправдание, он даже стал бы оправданным — представляешь себе, какое это было бы несчастье!

— Не каркай!

— Приготовились. И поосторожнее с Альбиночками.

Она ведь белошвейка, а еще в штопку берет и вяжет. Что бы мне такое придумать? Сорочки; мне нужно заказать себе сорочку. В мой план входит рекогносцировка местности.

— Можно?

Н и к т о не отвечает, никого нет, почему же тогда все открыто? Даже детей нет, небось с такими же, как они, проказниками бросаются камнями в Пьетрафорте... Выходит, зря я заставил себя сюда прийти, горе-влюбленный со своей похотью.

— Кто там? Слава Богу!

— Гм, это я.

— Простите, сейчас я спущусь.

Крутая лестница слева от него загрохотала, словно раскаты грома, и перед ним возникла девочка. Но какая девочка, Господи! Божественная и потому неописуемая, лишь некоторые особенности ее исключительной красоты были, если можно так выразиться, распознаваемы, иначе говоря, заметны с первого взгляда. Например, узкие бедра, густая копна гладких светло-каштановых волос, большие отрешенные глаза... Остальное, то, что представляет собой деликатнейшие детали нарождающейся женственности, терялось, сливалось в каком-то непостижимом видении, из которого невозможно было вычленить ничего в отдельности, но которое внушало чувство убежденности в наличии всех необходимых элементов (видения), жгучее чувство... Этим все и объясняется: когда впечатление живое и непосредственное, пробуждается красноречие, начинается ничего не значащий расплывчатый треп, в духе типичного литератора. Ограничимся лишь повторением того, что девочка была очень красива, предчувствие не обмануло его.