Томмазо Ландольфи - Жена Гоголя и другие истории

— Эй!

— В чем дело, кто меня зовет?

— Я тебя зову.

— Так быстро? Что случилось?

— Это ребенок.

— Кто?

— Первый, кого я увидел. Едва ты смолк, я выглянул в окно, а он тут как тут: глазеет на меня с открытым ртом через решетку.

— То есть он глазел на тебя с улицы через прутья полукруглой решетки над садовой калиткой?

— Вот именно.

— Но кто же это был?

— Джамбаттиста.

— Один из тех восьмерых ребятишек, я правильно понял?

— Да, самый жизнерадостный и вместе с тем самый грустный.

— Отлично. Ну и чего ты хочешь?

— Повторяю тебе, это ребенок!

— Что с того?

— Но как я могу...

— А в чем, собственно, загвоздка?

— Ты забыл о крупицах морали или, если хочешь, о предрассудках, которые живут во мне и которые сильнее меня. Короче говоря, я даже и подумать об этом боюсь... Нет, его не могу.

— Говоря начистоту, ты не в состоянии убить ребенка. Но почему, хотел бы я знать?

— Я бы и сам хотел, да не знаю.

— Послушай, хватит болтать, скажи лучше, чего ради ты решился на убийство ?

— Себя об этом лучше спроси, ты ведь посланец.

— Ладно, я отвечу. Чтобы, скажем так, оскорбить самого Создателя, а также испытать незнакомое тебе прежде наслаждение... впрочем, не уверен, что точно резюмирую нашу предыдущую беседу.

— Более или менее.

— И еще. Тебе надо кого-то убить ради некоего уникального эксперимента над собственными чувствами. Допустим, проверить, как острая сталь ножа легко, точно в масло, вонзается в человеческую плоть, или увидеть, как на глазах бледнеет тот, в ком застрял невидимый кусочек свинца.

— Да, и это тоже.

— В таком случае, учитывая обе вышеназванные цели — что может быть лучше ребенка? Убивая его, ты наносишь самое страшное оскорбление Создателю и главное — испытываешь обольстительнейшее чувство, мучая хрупкое, нежное, слабое тельце.

— Постой, любезное мое исчадье ада, ты упустил из виду третью причину.

— Назови ее.

— Я убиваю (если решусь), за неимением лучшего.

— Вот и прекрасно! Значит, у тебя нет другого выхода.

— Черта с два! Если я убиваю, за неимением лучшего, то оставляю за собой право выбора.

— Но это нарушение нашего джентльменского соглашения, а кроме того, учти, ты никогда не сможешь убить, если не усвоишь несколько обязательных правил.

— Ладно, ладно, сдаюсь.

— На этот раз окончательно?

— Пожалуй, ведь в конце концов...

— А как же твои крупицы, то бишь предрассудки?

— Я смогу от них избавиться.

— А твой страх?

— Надеюсь, и его смогу победить.

— Вот таким ты мне нравишься... хотя вообще-то ты мне совсем не нравишься: стараюсь для тебя, стараюсь — и все впустую.

— Бедный. Считай, что я принял все твои аргументы. Значит, я должен его убить?

— Само собой.

— Я готов убить даже собственную мать — лишь бы не слышать тебя некоторое время.

— Вот как? Не слышать меня, которого сам вызвал и продолжаешь вызывать почем зря!

— Именно. И чем чаще я обращаюсь к тебе за помощью, тем несносней ты мне становишься. Убирайся, все равно никуда я от тебя не денусь, будь спокоен.

Убить Джамбаттисту и остаться безнаказанным казалось делом почти неосуществимым, тем не менее следовало обстоятельно и без спешки понаблюдать за ним, изучить привычки — его самого и остальных членов семьи, разобраться на местности и т. д. Итак, он... Но тут, пожалуй, требуется что-то вроде интермедии или интерлюдии.

В самом деле, «он» (возвращаясь к предшествующей фразе) относится не к ребенку по имени Джамбаттиста, равно как и не к его потенциальному убийце, а к персонажу о двух голосах. И хотя до сих пор нам и удавалось его никак не называть, однако позволительно будет спросить, разве ему не нужно дать имя? Очевидно, что двусмысленность этого «он», соотносимого в равной мере с обоими персонажами, может привести к путанице.

Итак, продолжим. В один из шумных и пыльных римских дней на углу Капо-ле-Казе и улицы Томачелли знаменитый ныне романист остановился внезапно у кромки тротуара и, балансируя на одной ноге, сказал своему спутнику:

— ...была, правда, и сложность: никак не удавалось подобрать имя одному подозрительному, неотесанному герою. Понимаешь? Случайное имя я взять не мог, случайных имен не существует, нет, так сказать, в природе... каждое имя обременено собственной судьбой или, наоборот, каждой созданной нашим писательским воображением, придуманной судьбе должно во что бы то ни стало соответствовать определенное имя, причем одно-единственное, подходящее только ей. Понятно я объясняю? И вот, мне кажется, я нашел: Боссо. Да-да, именно Боссо, так я и назову своего героя. Ну, что скажешь?