Томмазо Ландольфи - Жена Гоголя и другие истории

Итак, вот что мне доподлинно известно об этом спорном вопросе. Смею надеяться, отныне он перестанет быть таковым. Не буду вдаваться в общие рассуждения, ибо при нынешнем состоянии гоголевских штудий в том нет ни малейшей надобности.

Скажу без дальних слов, что жена Николая Васильевича собственно женщиною не была, как не была и человеческим существом, да и вообще живым существом — животным или растением (хотя кое-кто намекал и на такое). Она была попросту куклой. Да-да, куклой. Этим объясняется совершенная растерянность, а в отдельных случаях и негодование иных биографов Автора, также его близких друзей. Нередко сетовали они, что, посещая дом сего великого мужа, ни разу не видали его супруги, более того — «не слыхивали и голоса ея». И пошли отсюда не разбери какие темные, немыслимые, а то и вовсе гнусные догадки. Помилуйте, господа, все куда проще, чем вы полагаете: вы не слышали ее голоса лишь потому, что она не могла говорить. Вернее, не могла, увидим мы чуть позже, при известных обстоятельствах, сиречь ни при каких обстоятельствах, кроме одного-единственного, когда была с глазу на глаз с Николаем Васильевичем. Оставим же пустые споры и обратимся к возможно более точному и полному описанию означенного существа или предмета.

Так называемая жена Гоголя представляла собой обыкновенную куклу из толстой резины телесного цвета (или, как еще говорят, цвета человеческой кожи) и оставалась голою в любое время года. Женская кожа бывает разного оттенка, поэтому уточню: ее кожа была довольно светлая и гладкая, какая встречается у некоторых брюнеток. Нет надобности добавлять, что она (то бишь кукла) принадлежала к женскому полу. Следует сразу оговориться, что кукла была крайне переменчива в своих внешних признаках. Однако не настолько, чтобы менять и самый пол. Она могла вдруг предстать худой, тощегрудой и узкобедрой, похожей более на нежного юношу, чем на женщину. Иной же раз становилась непомерно пышной, если не сказать тучной. А еще меняла цвет волос на голове и на теле — то вместе, то порознь. Или какие-нибудь мелочи: например, расположение родинок, яркость слизистой оболочки и прочее. Порою изменялся даже цвет ее кожи. Невольно задаешься вопросом: так какой она была на самом деле и уместно ли говорить о ней как о едином существе? Впрочем, строить разного рода предположения на сей счет, — убедимся мы впоследствии — было бы весьма неосторожно.

Все эти превращения происходили, как читатель наверняка уже догадался, исключительно по желанию самого Николая Васильевича. Он надувал куклу или, наоборот, выпускал из нее воздух, менял ей парик и другую растительность, натирал всевозможными мазями и разрисовывал помадами, получая приблизительно тот тип женщины, который в данную минуту более всего ему подходил. Бывало, следуя замысловатым извивам своей фантазии, он придавал ей уродливо-комичные формы. Надутая сверх меры, кукла деформировалась, если пребывала в таком виде весь день. Гоголь довольно быстро уставал от подобных опытов, кои в глубине находил «малопочтительными» по отношению к супруге, ибо по-своему (неисповедимым для нас образом) любил ее. Спрашивается, какое именно из этих воплощений он любил? Увы, как я и упреждал, наше изыскание дает лишь предположительный ответ на этот вопрос. Ведь я сам недавно заключил, что Николай Васильевич распоряжался этой женщиной по собственному усмотрению! В определенном смысле, пожалуй, так оно и было, однако надобно заметить, что вскоре из рабы она превратилась во владычицу его. Вот тогда-то под ногами писателя и разверзлась бездна преисподней. Впрочем, обо всем по порядку.

Ранее я сказывал, что после известных усилий Гоголь получал приблизительно тот тип женщины, который устраивал его в данный момент. Коли созданная им форма нежданно-негаданно обретала вожделенную прелесть, Николай Васильевич начинал испытывать к ней «исключительное» (по его словам) влечение. И тогда не менял ее облика в течение некоторого времени — до тех пор, пока любовный порыв не сменялся пресыщением и отвращением. Подобная необузданная страсть или, иначе говоря, любовный угар, овладевали великим писателем всего раза три-четыре за всю его, с позволения сказать, супружескую жизнь. Поспешу сообщить, что, спустя несколько лет после события, кое можно именовать женитьбой, Гоголь придумал супруге имя, окрестив ее Каракас — так, если только не ошибаюсь, называется столица Венесуэлы. Мотивы столь загадочного выбора навсегда остались для меня нераскрытыми. Ничего не поделаешь: таковы прихоти высоких умов.