Закир Дакенов - Вышка

Зэк с простуженным голосом просунул сквозь решетку пухлый конверт, сложенный вдвое и перемотанный ниткой.

— Зинур, наверни…

Я взял конверт. Повертел в руках.

— Это письмо, Зинур, — пояснил Санек. — Метни гражданскому, чтобы в ящик кинул.

Машина затормозила у перекрестка. По тротуару выстукивала женщина в дымчато-серой шубе и полыхающей шапке.

— Гражданочка! Эй, гражданочка! — закричал простуженный голос. Я приготовился.

Но женщина проходила, мерно покачивая рыжим огнем на голове.

— Женщина! — Зэк схватился за решетку черными от татуировки руками. — Дамочка! Эй, дамочка!

Женщина не останавливалась. Зэк вдавил лицо в прутья и, вывернув рот, завопил:

— Манда безжопая!

Женщина резко остановилась, показала разгорающееся лицо.

— Это кто там такой говорливый? — Даже отсюда было видно, как раздуваются ее ноздри и вздымается грудь. — А ну, покажись.

— Да если я тебе покажусь, — закричал зэк, — то ты на своих трусах повесишься!

Темнота фургона взорвалась гоготом и улюлюканьем. Кто-то пронзительно засвистел. Машина тронулась, и я уже не услышал, что отвечала женщина, видел только прыгающие губы…

Все было, как и вчера: машины, переваливаясь на прихваченных морозом колдобинах, вползли на объект, часовые, и я в их числе, заняли посты — и посыпались из фургонов на белый снег черные фигурки. Они тут же исчезали. Через несколько минут никого уже не было — пустынная, занесенная снегом территория… яркий снег. А неподвижные здания задымили со всех концов.

Я уже знал, что стоять, не двигаясь, нельзя, и сразу начал шагать из угла в угол, стараясь делать шаги порезче, и в каждый угол стукал носком сапога. Все сильней и сильней стукал…

— Ну как ты там, Зинур?

У запретки сидел Санек и весело смотрел на меня снизу вверх. Теперь я по-настоящему разглядел его. У него было бледное тонкое лицо с острым подбородком и выпирающими скулами. И на этом лице как-то необыкновенно светились яркие точки глаз. На нем была новенькая телогрейка, синий пушистый шарф, а на ногах белые валенки, обшитые кожей.

— Да ничего, нормально. — Я улыбнулся, стараясь, чтобы улыбка вышла веселей. И покосился на тропу наряда.

— Не волнуйся, меня от вас не видно, если что — я свалю по-быстрому. — Он помолчал, потом поглядел по сторонам и сказал: — Я тебе курехи подогнать хочу. Сможешь взять?

Вытащив из кармана телогрейки красную пачку «Примы» с прикрученным к ней большим загнутым гвоздем, он еще раз огляделся и метнул из-под себя.

Пачка красной птицей пролетела над двумя рядами проволоки, стукнулась в столбик последнего и отскочила на снег запретки.

— Эх, в рот того мента! — Он хлопнул себя по колену и оглянулся. Запретка, снег с красным пятном пачки перекосились в глазах. Целая пачка! Вот она, лежит в двух шагах. И — не взять ее! Чтобы взять, надо спуститься с вышки… А как, как спуститься? С шестого поста часовой обязательно увидит. Кажется, он сюда и смотрит…

— Подожди, Зинур! — Из-за щебневой кучи выглядывал Санек. В руках — длинная тонкая арматурина.

Он лет на живот и быстро прополз между двух сугробов к самому ограждению. Лежа на боку, просунул арматурину под нижнюю проволоку и стал тянуться к пачке.

Кончик арматурины качался в нескольких сантиметрах от нее.

Он просунул руку до самого плеча — и кончик прута закачался совсем рядом…

— Не надо, Санек! Не надо… Я сам.

Я до рези в глазах стал вглядываться в белеющую в двухстах метрах вышку. Там часовой, перегнувшись через стенку, смотрел по ту сторону маскировочного ограждения… Сжал ремень автомата, прикрыл глаза — и запрыгали под ногами ступеньки…

Я старался стать как можно меньше. Присел на корточки, снял с себя автомат, взял его за ствол, просунул между проводами и начал прикладом подтягивать пачку. Пачка начала приближаться.

— Давай, Зинур, я тут секу, — подбадривал голос с той стороны.

Наконец пачка приблизилась, и я сунул руку между стальными нитями. Острый шип куснул — на снег упало несколько красных капель. Нарыв будет…

Я курил, привалившись спиной к хрустящей от инея стене вышки. Санек сидел у щебневой кучи, улыбался глазами.

— Ну ты особо не расстраивайся, — говорил он. И дышал на багровые пальцы. — Полтора года пролетят, как дым, оглянуться не успеешь.

— А тебе… сколько еще?

— Мне-то? Да мне всего-то ничего. Семь месяцев, и все — январи.

— Семь месяцев?.. Почему январи?.. И тут дошло вдруг:

— Семь лет?!

Его странно искрящиеся глаза смотрели весело.