Оливия Агостини - Ржавчина в крови

Отступая назад, я нечаянно коснулся плеча Эвелин, но не обернулся, чтобы извиниться, притворился, будто не заметил, и продолжал разговор с Ледой; потом щёлкнул пальцами, желая подозвать Френни, сидевшего в тёмном углу и возившегося со своим кинжалом в ножнах, а Лавиния стояла неподвижно рядом со мной.

— So, here we are [165] Хорошо, мы готовы (англ.). — сказал я и нервно потёр руки. Мне хотелось знать, всё ли им ясно, не нужны ли ещё какие-нибудь объяснения, прежде чем стукнет хлопушка и я, перекрывая в павильоне все звуки, произнесу команду «Мотор!».

Они посмотрели друг на друга, затем одновременно повернулись ко мне и опустили голову, глядя в пол. Они готовы к съёмке.

— Будем снимать всю сцену целиком, с того места, когда Френни входит в склеп, и до того, когда Джульетта убивает себя. Is that clear? [166] Понятно? (англ.). Как отрепетировали вчера.

Они снова опустили головы, не поднимая глаз.

— Хорошо. — Я похлопал их по плечам, услышал их дыхание и вроде бы какой-то невнятный шёпот в ответ.

Наконец Лавиния резко подняла голову и посмотрела на меня.

— Are you all right? [167] Всё в порядке? (англ.). — ещё тише спросил я, заметив, что она шевелит губами.

Она кивнула.

— Да, Ферруччо. Она попыталась улыбнуться, побледнела и прошла за Ледой к постаменту, на который предстояло лечь. — Всё хорошо.

Подняли саван и, когда она скрестила руки на груди и замерла, накрыли её, лицо чуть затенено прозрачной тканью: Джульетта.

Я стоял возле своего стула, но сесть не смог. Федерико мельком улыбнулся мне, тут же исчезнув, я не успел даже ответить ему тем же. Я хотел, и, наверное, следовало это сделать: самое время улыбнуться.

Ален лёг под свой саван в пятнах крови рядом с другими покойными Капулетти: гипсовые фигуры, само воплощение смерти, страшные, словно предрекали её, только никто из нас не понял этого.

Громко стукнула хлопушка — сухой деревянный звук, который сладок уху каждого режиссёра, от которого у него начинает бешено колотиться сердце и о котором он тоскует, когда сидит без дела.

— Мотор! — услышал я свой голос.

В руке Ромео появился факел, колыхавшийся в пыльном полумраке и освещавший стены склепа. В дверном проёме возник силуэт самого Ромео, он вставил факел в специальный держатель, оглядел печальную картину, увидел Джульетту, побледнел, бросился к любимой и приник к ней, обнимая.

Лицо Френни исказило сильнейшее страдание, когда дрожащей рукой он откинул саван, явив нетронутую красоту любимой.

— О ту love! My wife! [168] О, любовь моя! Жена моя! (англ.). — с нежностью произнёс он, приподнимаясь и проводя пальцем по её лбу. — Смерть выпила мёд твоего дыханья, но красотой твоей не овладела. Ты не побеждена. Ещё румянец красой уста и щёки озаряет, и смерти знамя бледное не веет.

Недвижный профиль Лавинии заслонила фигура Френни. Камеры последовали за ним, когда он приблизился к постаменту, где лежал Тибальт. Ромео увидел убитого, пленённого смертью кузена, Принца котов, заметил кровь, впитавшуюся в одежду, суровое выражение лица, подчёркнутое гримом.

Некоторое время я не вникал в монолог Ромео. В полнейшем восхищении смотрел на происходящее, а когда прислушался, обнаружил, что актёрская игра внезапно у меня на глазах превратилась в реальное действие.

Ромео вернулся к Джульетте и нежно заговорил с ней, с горькой улыбкой, со слезами, катившимися по щекам. Постепенно улыбка растаяла, и губы искривились в мольбе.

Ну, взгляните — в последний раз, глаза мои! Вы, руки, в последний раз объятия раскройте! А вы, мои уста, врата дыханья — священным поцелуем закрепите союз бессрочный со скупою смертью!

Рыдания сотрясали Френни, он плакал, опустив голову на грудь Лавинии.

Краем глаза я заметил суровое выражение на лице Эвелин, оно уже давно не менялось у неё, а сейчас превратилось в застывшую маску. Моя Офелия научилась подавлять свои чувства, держать себя в руках и утратила способность переживать.

Внезапно Френни выпрямился, отёр глаза тыльной стороной руки, неожиданно превратившись в ребёнка, в мальчишку, решившего, что назад пути нет, дальше идти тоже не может, а значит, настало время остановиться, он только-только двинулся вперёд, но ему казалось, что путь уже окончен. Френни достал из-за пояса склянку и высоко поднял голову.

— Here's to ту love! [169] За мою любовь! (англ.). Любовь моя, пью за тебя! — торжественно произнёс он, мгновение помедлил, глядя на Лавинию, и, запрокинув голову, проглотил содержимое. Зажмурился от острой боли, согнулся пополам и с трудом дотянулся до Лавинии, чтобы поцеловать её в последний раз.