Сальваторе Адамо - Воспоминание о счастье, тоже счастье…

После смиренных, весьма неспешно высказанных сожалений, указала она нам на лестницу, ведущую в комнату покойника, и сказала, что позволяет нам заниматься своим делом. Розарио дожидался нас в полутьме, облокотившись о подоконник распахнутого окна, нам виден был вырисовывающийся в лучах неонового уличного светильника дымок его сигареты. Он повернулся к нам спиной, тем самым, как бы показывая, что его часть работы выполнена. Гроб мы поставили на паркетный пол, параллельно кровати.

— Ну, вот, — сказал мне Фернан, — единственное, что ты можешь сделать без всякой боязни, просто чтобы привыкнуть к смерти, так это помочь мне переложить тело в гроб. А потом мы спустим его на первый этаж и водрузим посреди зажженных свечей.

Направился я к изголовью кровати некогда наславшего на свою вдовушку чары мсьё, лёгкая полнота которого угадывалась мною под натянутой на нём простынёю. Запустил я свои сплетённые, вдруг со страху похолодевшие ладони ему под затылок и отчетливо расслышал замогильный голос, сказавший мне: «Возьми под мышки, легче будет!»

Как бы вам объяснить то, что почувствовал я? Вырвалось сердце моё из груди… на его месте образовалась бездна! куда в следующую секунду рухнул и я.

Из кровати встал Розарио и чуть не грохнулся было с хохоту, да Фернан, больше думая о репутации своей фирмы, нежели о почтении к мертвецу и его вдове, захлопнул своей крепкой рукой этому горе-детективу, помощнику могильщика, рот и приказал тому смеяться молча.

Покойник… настоящий… сидел у окна, с сигаретой во рту, подпёртый подбородком на костыль и с кепкой Розарио на затылке.

Крещение огнём… остудило меня. Предпочёл бы умиляться я всяческим глупостям живых, нежели прятать тех в шкатулки на вечное хранение. Не был я готов к тому, чтобы натянуть на себя железные латы косности и безразличия.

Может то был обычай, подумал я, неминуемый и неотвратимый для новичка. Предоставим ещё один шанс тому, что согласно Легэ могло стать делом всей моей жизни.

Путь домой пролегал мимо «вечерней школы». Стенд возле неё извещал о программе обучения. Я прочёл: лепка, рисование, живопись, история искусств. Прошёл я в бутылочно-зелёного цвета стеклянную дверь, отыскал милейшей дамой заселённый кабинет, потребовал у неё бланк заявления и заполнил его… для оживления черного экрана, на котором разворачивалась после 2 ноября моя жизнь, ощущал я острую потребность во всех красках радуги.

Утром следующего дня сопровождал я Фернана Легэ в соседнюю деревушку Эн-Сен-Жан. Верховодил у нас всё ещё Розарио. В этот раз показалось мне, что церемониал и отведённая для меня в нём роль более соответствовали моему пониманию почтительности. Не было ни потаённых ухмылок, ни неуместных высказываний; Фернан при виде слёз и искренней скорби по умершему целомудренно опустил глаза, а Розарио, державший обеими, молитвенно сложенными на сердце руками кепку, вполне мог сойти за одного из членов семьи усопшего, мсьё Никэза, настолько искренно удручённым он выглядел.

Он даже расщедрился на «о, бедняга», когда дочь умершего рассказала нам, как он раскланялся с ними:

«Рассветало, когда матушка пришла проведать его и он сказал ей: «Думаю, близок конец-то, уж!» Она пробовала ободрить его, дескать, чёртово отродье, вечно жалуется, да никак не умрёт, а отец едва этак слышно согласился: «Ну, тебе виднее!», отвернулся и оставил нас одних, наедине со слезами и рыданиями».

При втором погребении не испытывал я нелепого изумления, как то было накануне. Тон опекунов моих казался мне подобающим, я не смел и подумать, что был он не более чем обыденным, если не наигранным. Но стоило нам со всем этим покончить, как Фернану тут же достало самообладания объявить нечто, вроде: «Утром смерть с голодухи, на ночь смерть с первухи», в виду имея, конечно же, выпивку. Кладбище было под боком и, чтобы не выпасть из атмосферы происходящего, он предложил нам где-нибудь поблизости перехватить по сэндвичу. Нам было из чего выбирать: из десятилетий в десятилетия пара заведений, прямо против главных ворот, делила меж собой отлив уже свободной от слёз родственной скорби. С одного боку, кафе « В тишине », с другого некая таверна, рядом с которой и стоял Мерседес-300, поскольку философу Легэ весьма нравилась вывеска её, выгравированная на самой что ни на есть грани здравого смысла — « Здесь лучше, чем напротив ». Он, конечно же, не удержался от того, чтобы добавить нечто и от себя и, поднимая бокал мюскадэ, процитировал Сенеку: « Кому-то смерть в кару, для многих в подарок, но немало и тех, для кого она во благо ». И осознал я, что, отныне и непременно, сотрудничеству нашему предстоит соседствовать с подобными, более или менее подходящими случаю цитатами, которых он должно быть нахватался из «Сборника пословиц, поговорок и изречений»…