Марк Хелприн - Рукопись, найденная в чемодане

– Фильтрующий аппарат.

– Да, и потребуется еще промывание желудка, атропин, профилактика тиреотоксикоза, клизмы с морской солью, средства для удаления пятен, мятные таблетки и зубная щетка.

– Я вас совершенно не понимаю, – сказал он. – Совершенно.

– Понимаете, – сказал я ему. – Я пришел к вам, потому что вы доктор.

– Да, я доктор…

– Мне нужен ваш совет относительно профилактики и восстановления.

– Прекрасно, – сказал он. – Скажите мне о вашей болезни, недуге, травме, врожденном пороке, и я рекомендую вам меры предосторожности, способы стабилизации и тому подобное.

– Я, – сказал я, касаясь своей груди указательным пальцем левой руки. – Намереваюсь, – сказал я.

– Что?

– Выпить, – сказал я, изображая, что вливаю себе в глотку струю из бурдюка, которого, похоже, он никогда не видел. – Кофе. – В этом месте я изобразил гончара за его кругом.

– Джина, – сказал он, нажав кнопку, – принеси, пожалуйста, кофе, и побыстрее.

– Нет! – крикнул я. – Не приносите никакого кофе!

– Доктор Граффи? – зашуршало в микрофоне. – Так принести вам кофе?

– Нет, – сказал доктор Граффи. – Отставить.

Он отпустил бакелитовую кнопку.

– Все равно я никогда не хотел быть врачом, – сказал он. – Я хотел быть берейтором. Кто знает? Может быть, в другой раз повезет.

От него я не сумел получить хоть какого-либо медицинского совета, так что вынужден был совершить это деяние, полагаясь лишь на себя самого. Дома найти уединения я не мог. У нас было только три кухни, и Констанция или кто-нибудь из слуг могли случайно зайти в любую из них, нарушив мою затею. Можете себе вообразить, что уборщица или садовник оказываются у меня перед глазами, когда я подношу к губам зловонную чашку? Несмотря на данные им указания не готовить, не пить, не хранить, не приносить кофе и не говорить о нем ни в доме, ни в прилегающей к нему территории, они, вероятно, предавались этому распутству два-три раза в день – в своих обиталищах, на глазах у собственных детей – и даже не заметили бы, что такого необычного я собираюсь совершить. Может, именно в тот момент, когда я достигну середины своего каната над Ниагарой, они начнут какую-нибудь бессмысленную болтовню или, еще хуже, выдадут какую-нибудь из этих сатанинских фраз, типа «О, пьете свой кофе? На здоровье!», которые кишат в сердцах одержимых, как извивающиеся черви. «Мой кофе», надо же!

Я думал было запереться, но что, если в тот самый момент, когда вся моя жизнь вот-вот должна будет готова перейти через Великий Водораздел, Мейзи потребуется достать из холодильника свой сэндвич с яйцом и салатом и дверь в кухню задребезжит?

Констанция занималась кислородным уходом за своими волосами, и в доме стоял свежий и сладкий запах. Арап Лоуренс – не Т. Э. Лоуренс, а ее парикмахер – сказал ей, что волосам, чтобы стать по-настоящему красивыми, требуется кислород и низкая температура. Не жалея затрат, Констанция велела, чтобы на заднем дворе, куда сносили кухонный мусор, соорудили некую установку размером с крытый товарный вагон. От этого химического завода тянулся длинный шланг, увенчанный чем-то весьма и весьма похожим на то, что много позже стало нам известно как шлем астронавта. Надев этот шлем на голову и нажав на зеленую кнопку на штуковине, похожей на пульт управления тельфером, Констанция обеспечивала своим волосам приток охлажденного кислорода, подаваемого под высоким давлением.

Спереди, по бокам и сверху на шлеме красными буквами по трафарету были выведены надписи «НЕ КУРИТЬ», к которым я черным китайским маркером добавил: «И НЕ ПИТЬ КОФЕ!»

Я вышел из дому и побрел куда глаза глядят. Стоял август, так что я направился к Бронксу. Я слышал, что Бронкс теперь стал опасен, но в ту пору самый большой риск представляли там еврейские старушки, сновавшие вверх и вниз по Гранд-Конкор-су наподобие бамперных автомобилей. У этих женщин было то, что в ВВС нам было известно как трехколесное шасси, и задними их колесами были тележки для покупок. Впервые увидев их после войны, я вообразил себе ураганный налет эскадрильи В-29.

Я сам не знал, куда направляюсь. Я шел, чтобы оттянуть решающий момент, надеясь, что сумею примириться с фактами жизни, как ослик, идущий за морковкой, что свисает с палки, привязанной к его упряжи. Я хотел, чтобы момент моей расплаты был ярким и постоянно отдаляющимся.

Несмотря на то что мы навещали отдаленных родственников Констанции в Ривердейле и Филдстоне, а одно лето я работал санитаром в бараке фекального анализа при Монтефиорском госпитале, по-настоящему Бронкса я не знал. Возле стадиона «Янки» я окликнул такси.