Марк Хелприн - Рукопись, найденная в чемодане

И все же даже при самом продолжительном поцелуе человеку требуется дышать. И, едва восстановив дыхание после долгого поцелуя, Констанция первым делом сказала:

– Больше всего на свете я бы сейчас хотела выпить добрую чашку горячего кофе.

Когда здоровенных рыбин вытаскивают из глубины и они оказываются на ярком свету, на воздухе, они цепенеют. Многие рыбаки, возможно, чтобы избавить их от мук по миру изумрудной текучей воды, ударяют свою добычу веслом по голове. Тогда остекленевший взгляд рыбы приобретает то же выражение, что возникло у меня после ошеломляющего заявления Констанции.

– Наверное, в вагоне-ресторане он свежемолотый. Знаешь, может, они и зерна обжаривают прямо на ходу. Я видела, как какой-то поваренок засыпал что-то похожее на кофейные зерна на что-то похожее на жаровню. Ты не мог бы позвать проводника?

Не в силах пошевелиться, я уставился на нее, как муха, попавшая в янтарную смолу. Словно внезапно обуянная нечистой силой, она со скоростью пулемета щебетала о том, что называла «сортами».

– Лично я люблю пряные, дикие ароматы арабского «сабани», – говорила она, – но вот папиными любимыми сортами были эфиопские. У него был человек из «Фортнама и Мейсона», который дважды в год ездил на Абиссинские возвышенности, чтобы привезти «сидамо», «йергашеф» и «харрар». С ума сойти, как мне хочется «йергашеф», но я соглашусь на все, что у них есть. Ну, позовешь ты проводника? Скорее. Мне не терпится.

Мы откатили довольно далеко от Канзаса, прежде чем я обрел дар речи.

– Это же смешно, – сказал я.

– Что смешно?

– Сама знаешь.

– Ничего я не знаю. Что именно смешно?

– Все, что ты сказала о кофе.

– И что же здесь смешного?

– Ты никогда не упоминала о кофе. Ты не пьешь кофе. И знаешь, что я никогда не войду в заведение, где подают кофе. Знаешь, что в рестораны мы с тобой ходим только летом, когда можно сидеть на воздухе.

Она казалась ошеломленной. И пока она собиралась с мыслями, я начал паниковать.

– Представления не имела, – сказала она наконец, – что ты по идеологическим соображениям категорически отвергаешь кофе.

– Да нет же, – ответил я. – Просто я считаю, что кофе является подменой секса, спорта, здоровой диеты. Он паллиатив нормального сна, счастья, цели. Многим он заменяет мозги.

Я клюнул на наживку. Что же я был за болван! Теперь, конечно, я понимаю, что она просто не хотела иметь детей.

– Вот как? – сказала она с возмущением в голосе. – Большинство людей лишены возможности вести такую же праздную жизнь, как ты, и не могут исполнять все свои капризы. Они страдают. Оставь им хотя бы их ежедневную порцию кофеина.

– Праздная жизнь? У кого это праздная жизнь? Ты что же, назовешь обладание несколькими миллиардами праздным времяпрепровождением? Я начал трудовую жизнь посыльным, курьером, потом, в смирительной рубашке, со связанными руками, меня отправили в швейцарскую психушку. Всему, чего я добился в жизни, я обязан своей железной воле. У моего отца не было в Африке охотничьих угодий для сафари. Я не брал с собою в школу сэндвичей с ветчиной. Не брал уроков танцев у Нижинского. Констанция, я люблю тебя больше всего на свете, – сказал я, и это было чистой правдой, – а ты говоришь: «Вот сейчас больше всего на свете я хотела бы какого-то “йер…” какого-то “шефа”!» – и при этом ты думаешь, что ты в своем уме. Ты даже не понимаешь, как ты заставляешь меня страдать!

Я ожидал, что, когда при словах «я люблю тебя больше всего на свете» голос мой дрогнул от избытка чувств, она бросится мне в объятия. Вместо этого на глазах у нее выступили слезы, она подалась назад и слегка наклонила голову.

– Я знаю, что такое страдание, – заявила она.

– Да ну?

– Да.

– Тогда скажи, – предложил я.

Закусив верхнюю губу, она нахмурила брови. Помолчав минут пять, она сказала:

– Мой дедушка, Ллойд, был на «Титанике».

– Ты тогда еще и не родилась.

– Я плакала, когда мне об этом рассказали. А когда гляжу ему в лицо, его страдание проникает мне прямо в сердце.

– Так он выжил?

– Ну конечно. Там были спасательные шлюпки.

– Констанция, – сказал я, – я люблю тебя. Давай предадимся любви, прямо сейчас. Никогда не любил я тебя сильнее, чем в последние полтора месяца, но и тогда не любил я тебя так сильно, как теперь. Иди ко мне.

Я распростер руки, чувствуя огромную силу, нас притягивающую, и – в то же время – другую силу, отталкивающую нас друг от друга. Их противодействие было пугающим.

Она не шелохнулась. Я пристально смотрел ей в лицо, меж тем как в ее глазах беговой лайки отражались бесконечные просторы страны, и чувствовал, как ее непостижимая душа медленно, словно громадный корабль, только что стоявший у пристани, с каждым мгновением становится все дальше от меня. Я осознавал: для того, чтобы не потерять ее, мне пришлось бы пересечь туманности, галактики, холод космического пространства.