Марк Хелприн - Рукопись, найденная в чемодане

Я побежал за ним. Хотя мне было сорок пять, я располагал полностью оборудованным тренажерным залом и временем, чтобы им пользоваться. Так что я мигом взмахнул на холм, взбежал по лестнице, перепрыгивая через четыре ступеньки, ворвался в дом, ракетой взмыл вверх, схватил пластиковую бутылочку и решил побить все скоростные рекорды, возвращаясь на свое место на корме.

Это был бросок, достойный легкоатлета. Я просто летел. Чем быстрее я бежал, тем я бежал быстрее. К несчастью или, может быть, к счастью, пристань была разделена на две части, и первая была на пять футов ниже второй, той, что ближе к берегу. С одного уровня на другой вела лестница. Констанция сидела в каноэ у самого конца пристани и, прикрывая глаза от солнца ладонью, смотрела, как я прожигаю расстояние.

Я замедлил скорость на первой половине пристани, намереваясь преодолеть высоту в пять футов одним прыжком, но такой возможности мне не представилось. Я забыл, что поверхность скользкая, и когда попытался остановиться, то взлетел в воздух ногами вперед.

Сначала я летел вверх, а потом – вниз, около семи футов летел я вниз, а приземлился в стиле банановой кожуры, на спину, абсолютно плоско. Сила удара была такой, что мы так и не увидели, где замерли расходившиеся по воде круги. Еще немного, и планки оказались бы разбиты, как от рубящего удара каратиста. Сотрясение коснулось каждой клеточки тела, включая голову. Констанция сказала, что звук был, словно взорвалась бомба. Она думала, что я, может быть, сломал позвоночник, что я либо умру, либо проведу остаток жизни в коме.

Но радость полета в воздухе и последовавшее за этим шокирующее, отрезвляющее столкновение с настилом пристани оживили меня сразу в нескольких смыслах. Я ощущал не столько боль, сколько звон в ушах и покалывание во всем теле. Мое старое «Я» пробудилось, и стало ясно, что оно по-прежнему живо, что все то, что у меня было когда-то, осталось при мне – в мышцах, костях, в искорке внутри, которая всегда чуть тлеет, но при испуге или во время битвы разгорается ярким пламенем.

Мой удар о пристань и пришедшее вслед за тем осознание, что я цел и невредим, – вот что освободило меня от кабалы моих миллиардов. Покончено с автомобилями с откидным верхом, с моторными лодками, яхтами и бассейнами. Покончено с домашней прислугой, с пожертвованиями на пристройки к больницам, на стеллажи для библиотек. Покончено с сидением в огромных, превосходно обставленных комнатах, где меня все время одолевали сомнения, уж не умер ли я. Покончено с тоской по детству, когда, поскольку у меня ничего не было, я обладал всем. Покончено с призывами беглых польских клавикордистов спонсировать институты музыкальных устройств. Покончено с бельгийским шоколадом и фирмой «Данхилл». Со всем таким – покончено.

Я решил, не оставляя Констанцию, каким-нибудь образом избавиться от денег – начать сначала, самому стать миллиардером. Мне необходимо было это сделать, хотя я заранее знал, что избавлюсь и от этого тоже.

Это может показаться противоречащим природе, но самые великолепные моменты в моей жизни всегда наступали, когда я был близок к бездне, а величайшую власть я ощущал тогда, когда целиком оказывался в распоряжении стихий, ибо тогда я сливался с ними и каждый атом моего тела становился чистым, чуждым боли, бесконечно сияющим.

Мне думается, что, когда меня вынесло из моего самолета и все мое зрение заполнил огненный шар его взрыва, когда множество факторов сошлись в одном месте: скорость и неподвижность, звук и тишина, ветер и разреженность верхних слоев атмосферы, бодрствование и сновидение, – я смог стать, на одно мгновение, даже ангелом.

Что есть ангел? Ангел – это существо, видевшее Бога. Ангел проходит через завесу смерти к бесконечному свету по ту сторону, к невесомой серебристой яри, к окончанию гравитации, вечной скорости, свету. Всего лишь на мгновение, разумеется. Сначала я был изумлен и совершенно недвижим, а потом, когда потянул за вытяжной трос парашюта, улыбнулся.

Как объяснить мне это, если я, даже на исходе жизни, этого не понимаю?

Я всегда восхищался воспоминаниями стариков. Как это так получается, недоумевал я, что им столь часто удается соединять элегичность и экономность? И мало что зависит от того, кто они. Дипломат, фабрикующий свои мемуары, эскимос, углубившийся в рассказ о китовой охоте, имевшей место полвека назад, старушка, тихонько воссоздающая затерявшуюся во времени семью… Они говорят так трогательно, потому что помнят умерших, и они должны быть экономны просто из-за нехватки сил.