Марк Хелприн - Рукопись, найденная в чемодане

В мгновение ока мне надо было решить, включать или нет фары. Если я включу их, преследователи увидят, что я качусь с огромной скоростью. Это, предположительно, удержит их от того, чтобы свернуть на полосу.

Я перекинул переключатель. Теперь, я знал, люди на грузовиках видели два огромных слепящих огня, мчащихся параллельно к ним по смещенной в сторону дороге. Чтобы свернуть на взлетную полосу, им надо было быть безумцами.

И они ими были. Они свернули. Не головная машина, но одна из тех, что шли в середине, а остальные последовали за ней мгновенно и без колебаний. Я двигался слишком быстро, чтобы остановиться. Если бы я попытался остановиться, я врезался бы в них, не в силах через них перепрыгнуть, как идеально нацеленный, медленно движущийся шар в боулинге.

Поэтому я утопил дроссели, а глаза мои метнулись от огней к моим приборам. Я не собирался этого делать. Я мигнул фарами. Эти идиоты мигнули своими фарами мне в ответ! О чем они думали?

Потом, словно во вспышке молнии, до меня дошло, что при ветре, дувшем прямо в лоб, скорости набегающего потока воздуха было более чем достаточно для взлета. Я как можно быстрее потянул на себя ручку и оторвался от земли.

Но самолет был так тяжело нагружен, что угол подъема был едва ли не острым. До столкновения оставались счиганые секунды. Я стал убирать шасси. Шасси и в нормальном состоянии убирались медленно, а сейчас они вдобавок были повреждены. Втягиваясь, они производили всевозможные новые звуки. Неожиданно я оказался прямо над первым грузовиком, который свернул влево, чтобы избежать столкновения.

С сокрушительным треском левое колесо ударило по крыше кабины, и правое крыло задралось. Я это компенсировал, но тогда слишком высоко поднялось левое крыло: ведь шасси его было отломано, словно ножка цыпленка. Подняв правое крыло, которое прошло в нескольких футах над землей, и миновав остальные грузовики, я выровнялся и полетел.

Никогда не приходилось мне влетать прямо в сердце грозы. Боевому Р-51 хватало скорости и маневренности, чтобы увернуться почти от всего, а бомбовые налеты и патрулирование в нелетную погоду не производились. Для меня были внове лежавшие впереди клубки черной шести, кишевшие молниями. Я был начеку, но не ощущал ни уверенности, ни гнева, что переполняют сердце, когда приближается битва. Испуга, однако, тоже не было. Безграничность грозы служила противоядием от страха хотя бы потому, что невозможно бояться всего на свете, а она, приближаясь, ширилась, пока не стала всем на свете.

Подниматься выше и выше – вот все, что я мог сделать. В Альто-Парнаибе горючего не оставалось, а того, что было в моих баках, хватало только на прямой прорыв через грозу. Я понимал, что собираюсь прошибить стену, но надеялся, что пролечу выше молний.

Вода проникала через отверстия в щитке и растекалась по приборной панели. В конце концов ее вес мог потянуть самолет вниз, и я ничем не мог остановить протечку. На высоте в 4500 метров я снова вошел в облака. Снаружи и так вовсю ярилась турбулентность, но как только самолет оказался в облаке, его немедленно швырнуло на три сотни метров вниз – он попал в столб воздуха, толкавший его к земле, словно поршень. Ощущение было такое же, как при пикировании, несмотря даже на то, что нос оставался направлен кверху, и единственным выходом было медленно пробираться вперед через этот нисходящий поток.

Наконец на высоте в 3000 метров самолет вошел в относительно спокойную темноту, которая вспыхивала, как проблесковый фонарь, лишь несколько раз в минуту, когда молнии пробивали тучи. Крылья вибрировали, двигатели работали на пределе, а через дыры в щитке продолжала хлестать вода. Когда молнии раскалывали небо ломаными линиями, подобными трещинам в разбитом стекле, они не были столь ужасны, как когда все вокруг полыхало вспышкой магния.

Самолет поднимало, бросало, вращало и колотило так яростно, что я чувствовал себя словно бы внутри кости, угодившей в пасть терьера, которому сделали инъекцию атропина. Кабина звенела как безумная. Стропы и ремни ударяли по переборкам, как хлысты. Только что у меня были полные баки бензина, а теперь топливо оказывалось на нуле. Только что меня бросало вниз и тут же поднимало на 1200 метров.

Вибрация была настолько сильной, что глаза мои пустились в пляс в своих орбитах. Я понятия не имел ни сколько прошло времени, ни какой высоты я достиг, ни даже куда я направлялся. В лицо мне все время брызгала вода, и было так холодно, что я замерзал, а мышцы сводило от борьбы с рычагами управления. Но коль скоро самолет дребезжал и трясся и я вот-вот мог утратить всякую возможность влиять на него, а в итоге, вероятно, перевернуться и грянуться наземь, я, как всегда, начал получать от этого наслаждение.