При всем этом Ельцин не только существенно не изменился как политик и человек — не изменилось, по большому счету, и качество его политики: он всегда исходил из полуинтуитивных-полуэмоциональных соображений при выборе вариантов действий, всегда неадекватно реагировал на нервные перегрузки (либо давая эмоциональные выбросы, либо прибегая к традиционному способу снятия стресса). Он всегда старался уходить от решения возникающих проблем и доводил дело до того, что принимать такие решения приходилось в ситуациях, когда нерадикальные действия были уже попросту невозможны. Именно таким образом докатился до октябрьской трагедии 1993 года конфликт Ельцина с руководством Верховного Совета (точнее — нарождающейся исполнительной власти с атавистической советской системой). Сегодня общественное сознание практически забыло о том, как долго и нагло, в сознании своей силы и безнаказанности, противостояли Ельцину и его курсу, поддержанному большинством населения страны, объединившиеся вокруг Хасбулатова коммунисты, нацисты, сторонники радикального номенклатурного реванша; сегодня практически никто не вспоминает о том, что так называемый «расстрел парламента» последовал на исходе второго года бессмысленных компромиссов Ельцина с его противниками, компромиссов, последовательно использовавшихся «советскими» для наступления на президента, для подготовки его фактического свержения. Аналогичным образом забывается о том, что трагедия чеченской войны — во всей ее жестокости и «неизбирательности» — разразилась на исходе трехлетних попыток спрятать голову в песок, подождать, пока «само рассосется», умиротворить дудаевщину, переждать, пока грабежи на железной дороге, травля русского населения и похищения заложников на сопредельных территориях прекратятся как-нибудь сами собой.
На всем протяжении своего президентства Борис Ельцин проявлял себя тем, за кем пошли избиратели в июне 1991 года, — типичным представителем этих избирателей, со всеми наиболее характерными для каждого из них слабостями и силой. Но действовал он в условиях сплошной несоразмерности: простых человеческих реакций и гигантизма происходящих изменений; обычных человеческих возможностей и объема необходимых в условиях таких изменений действий главы государства (по имеющимся данным, до снижения рабочей активности в 1997–1998 годах через руки Ельцина проходило в среднем до четырехсот бумаг в день); наконец, несоразмерности перегрузок и бытовых реакций на эти перегрузки и абсолютной, несмотря ни на какие усилия «окружения», прозрачности. Все это ежедневно подтверждало, что руководство российскими реформами взял на себя человек, не соразмерный масштабом личности масштабу этих реформ. Как и практически каждый в отдельности из граждан, в интересах которых эти реформы начинались.
Ельцин не сумел создать действительно новую систему власти, не смог выйти из-под опеки своего окружения, не создал принципиально новой политической среды и не наладил цивилизованного информационного взаимодействия с избравшим его населением. Как административная фигура — при всем своем формальном могуществе — персонально он остался чуть ли не более слабым, чем был девять лет назад. Но при этом не произошло, как на Украине (и как могло произойти в России зимой 1991/92 года) срыва экономики в гиперинфляцию; не произошло, как в Таджикистане (и как могло произойти в России в 1993 году) политического срыва в гражданскую войну; не произошло (если исключить чеченскую аномалию) и ни единого срыва по линии гражданских свобод. Авторитарный Ельцин, многократно «похороненный» в качестве демократа рядом своих бывших соратников, не закрыл за девять лет ни одной газеты (если на считать мнимого закрытия «Дня», тут же возродившегося под именем «Завтра»). Не был выведен из политики ни один из самых радикальных оппонентов Ельцина, в том числе и Горбачев, который в свое время собирался исключить из политики и больше туда не пускать самого Ельцина. Никакой системы управления общегосударственной пропагандой так и не возникло.
А это значит, что Борис Ельцин стал альтернативой «обобщенному Зюганову», воплощающему в себе старую модель тоталитарного самовластия — но исключительно в той степени, в какой смог стать альтернативным Зюганову «многонациональный народ Российской Федерации». Именно это — порожденное спецификой личности, воспитания и жизненного пути — чрезмерное сродство Ельцина с «усредненным гражданином России» и стало одной из главных причин нерешительности и непоследовательности его действий по демократическому реформированию.
Читать дальше
