Кошка, конечно, хороша, но при внимательном прочтении «к. р.» выясняется, что в нем имеет место быть еще один не менее замечательный герой — писатель, с мрачной самоубийственной тоской уставившийся на улицу. Раз — заметил кошку, улегшуюся на рельсы, два — заметил кошку, улегшуюся на рельсы, не исключено, что три, четыре, пять — замечал кошку, ложащуюся на рельсы. И так весь день — кошка ложится на рельсы, а писатель за ней наблюдает.
Конец «к. р.» должен был наступить с концом советской эпохи. Исчезло «сопротивление материала». Чопорность признанной литературы подпитывала настоящую свободу «к. р.», но когда все разрешено, настоящий писатель должен сам себе что-то запретить. Настоящая свобода — в самоограничении. Настоящее могущество — в самоумалении. Помните великую притчу о ребенке Микеланджело, слепившем скульптуру из снега и расплакавшемся: «Дай мне мрамор…»? Авторы «к. р.» оказались детьми — Микеланджело, лепящими из снега. Большинству это занятие нравится. Некоторым не слишком. Как говорят, Довлатов восхищался французским прозаиком, который написал целый роман, пренебрегши одной буквой алфавита. А у самого Довлатова нет ни одного предложения, где слова начинаются с одинаковых букв. Почему Довлатов взял себе это за правило? Разумеется, для того, чтобы создать «сопротивление материала». Он ведь и сам был автором «к. р.», и сам чувствовал, как легко лепится его мир из «подручного материала», — потому и усложнял задачу.
«К. р.» рассчитан на сотворчество: читатель достраивает недостающие звенья. Читателю советуют: гляди, как это просто! Ты ведь и сам можешь это придумать, ты ведь и сам можешь это увидеть. «Между домов проплывают медленные рыбы». Читатель должен догадаться: эти рыбы — сны, эти рыбы — прозрачны. Поэтому их чаще всего не замечают. Но автор «к. р.» заметил и рассчитывает на то, что и читатель заметит. «К. р.» заискивает перед читателем и огрызается вполне по-розановски на непонятливых: «Я с читателем не церемонюсь. Пшел к черту!» Легкость создания «к. р.» связана с тем, что в «к. р.» может произойти все, что угодно, и поэтому чаще всего в этом «художественном пространстве» ровно ничего не происходит. «Дерево покрылось перьями и засвистело, как птица. Дерево шевелило крыловетками и силилось взлететь. Щелкнул выстрел. Пуля попала в ствол. От боли дерево вырвало корни из земли и взлетело. Потом повалилось набок. Пока подходил охотник, древоптица медленно, словно издеваясь, превращалась в обыкновенный клен, вывороченный с корнем. Охотник подошел поближе и взял в ладони убитого воробья». Подобной постсимволистской муры можно накидать возами, вагонами — вези не хочу! Интересна и фантастична не эта мура сама по себе, интересен и фантастичен ее реальный социологический и психологический исток. Если внимательно присмотреться ко всем «к. р.», то легко обнаружится нечто общее — удивительное сочетание бессилия и мощи, ничем не сдерживаемой свободы и абсолютной зависимости от любых самых ничтожных обстоятельств. Вернусь к уже сформулированному: автор и герой «к. р.» умеют летать (или им кажется, что они умеют летать) и не умеют ходить (без всякого кажется.) Вероятно, здесь схвачена какая-то общая проблема современного человека. Поразительное всесилие: маг по сравнению с каким-нибудь Леонардо да Винчи — и полное неумение жить: ребенок по сравнению с каким-нибудь средневековым крестьянином.
С.-Петербург.
Биографическую справку см. в № 3 «Нового мира» за этот год.
От редакции. Мы решили вопреки обычаю познакомить читателя сразу с тремя откликами на короткий роман Николая Кононова. Причина тому — новизна и «многослойность» этой прозы, ставящей перед критиками нетривиальные задачи. На нашем маленьком «стенде» демонстрируется, как по-разному реагируют интерпретаторы на одни и те же «горячие точки» романа, и нам этот опыт представляется поучительным для понимания и сложного текста, и рецензионных задач.
Николай Кононов. Похороны кузнечика. Роман. СПб., «ИНАПРЕСС», 2000, 288 стр.
Девять веков понадобилось русской литературе, чтобы вступить наконец в святая святых — в область человеческой психики, чтобы описать не поступок, не действие и его результат, но неуловимое — жизнь чувства. Еще век прошел, прежде чем литература решилась коснуться жизни тела, откровенно рассказать о физиологических аспектах человеческого бытия, сосредоточившись, понятно, на самом из них волнующем…
Читать дальше
