Кузьмины чтят Сталина; критицизм распространяется на последующие времена, которые чтить вождя народов не хотят.
В споры я не вступал; Тома — тем более; были взаимотерпимы, хотя в политику старались не вдаваться.
Вчера-сегодня на площади у каланчи — т. н. «ярмарка»: «Осень-83». Понаставили вокруг круглого сквера («сковородки») торговых киосков и лотков, поводружали на палках разных зазывных надписей в народном стиле, поднакопили товаров: от шашлыков — до детских одеял, — и выбросили в торговлю. Народу — черная туча; Иван Кожевников рассказывал, как прельстился шашлыком, выстоял очередь, но ему не дали, заявив, что без «ста грамм» — никаких шашлыков. Тома говорит верно: ярмарки устраивались от изобилия товаров, наша «ярмарка» — от недостатка товаров. Традиций так не восстановить, да об этом всерьез и не думают. Используется старое слово, а содержание его подменяется; главное — видимость. Как бы ярмарка. Как бы праздник. И многое еще — как бы.
Шпанченко ездил в Павино в командировку. Зашел вечером в магазин купить хлеба — не продали: по талонам! Буханка на человека. Попросил у инструктора райкома немного картошки. Она не поняла: мешка три-четыре? Он объяснил: несколько картофелин, чтобы сварить на вечер. В столовой ему поесть почему-то не удалось; кажется, была закрыта. Сварил картошки, что делать!
Негорюхин и Пашин совершили набеги на библиотеку умершего старого врача-психиатра Шайновича. Кое-какие пустяки Негорюхин отдал мне: несколько номеров газет и партийных журналов 30 — 40-х годов. Из интересного там есть речь Молотова на сессии Верховного Совета СССР осенью 39-го года и, например, заметка в «Правде» (1940): «51-я годовщина со дня рождения Адольфа Гитлера» и т. п.
Отыскали они у Шайновича и стенографический отчет о процессе (1931) над меньшевиками. Чтение поучительное. Прочел часть текста, относящуюся к Кондратьеву и Чаянову (косвенно).
Западное радио прекратило все сообщения о судьбе О. Битова. Не выдали ли они желаемое за действительное? История темная.
11 ноября.
<���…> За несколько дней до праздников отправил В. О. <���Богомолову> бандероль с путеводителем, старыми костромскими открытками и со справками (составил Виктор) по госпитальным костромским зданиям [34] В. О. Богомолов во время войны лежал в одном из костромских госпиталей. В 1983 году он собирал сведения для нового романа о войне.
.
Сегодня впервые слегка присыпало тротуары снежком. А восьмого было тепло, и мы с удовольствием поиграли в футбол на обычном своем месте у Посадского леса.
За исключением «Писем незнакомке» прочел сборник публицистики Андре Моруа. Там и политика, и история, и мемуарные записи. Несколько странно, что это у нас издано. Настроения и ситуация во Франции и Англии перед Второй мировой войной и в самом ее начале выглядят иначе, чем в нашем официальном освещении. Например, Моруа дважды или трижды пишет, что французские рабочие, находившиеся под влиянием коммунистов, саботировали после августа 1939 года (заключение советско-германского пакта) работу военных заводов. С явным неодобрением пишет Моруа о внутренних раздорах во Франции перед войной, возлагая часть вины на Народный фронт. Неожиданным для меня был портрет Чемберлена. Но самое удивительное — как проглядели! — толкование политической свободы, критика тоталитаризма, рассуждения о необходимости оппозиции и т. д.
Прочел пьесы О. Кучкиной «Синицы в октябре» и Л. Петрушевской «Три девушки в голубом» («Совр. драматургия», № 3). Петрушевская <���…> твердит об одном и том же: стержень всего — инстинкты пола и связанная с ними неудовлетворенность. Талантливое у нее — какое-то теснимое, гонимое; чуть только вздохнешь — опять тот же «пунктик», какая-нибудь знакомая — по той рукописи прозы, что ли, — фразочка выплывает… И вообще после нее, да и после Оли Кучкиной — тяжелое чувство. Будь у меня время, написал бы: «Что делать с этим ужасным миром?», «И почему вы его так настойчиво демонстрируете?», «Если поверить, что мир таков, жить невозможно», «И вот странность: почему вы однообразны, монотонны и не впускаете в ваш мир иного человека?»
О. Кучкина идеологически расчетливее: она ввела бабу Феню — Арину Родионовну, домработницу, светлое пятно, народный корень. Она ввела столько этой бабы Фени, что явно переборщила. Но хотя бы она может отбиться: вот у меня положительный герой, здоровая струя.
А все-таки жаль, что литература обратилась в эту сторону.
Читать дальше
