Надежда Тэффи - Наше житье

— Я? Для журнала? Изволь. Назови «Звезда». По-моему, чудесно: «Звезда».

— Нельзя! — устало сказал секретарь — Нельзя никакую природу.

— Нельзя природу? Так бы и говорил. Тогда назови… назови «Большая Медведица». По крайней мере, оригинально.

— Нельзя никаких звезд!

— Ах, да! Ну в таком случае назови… назови «Сириус».

— А Сириус, по-твоему, что? Собака?

Манек обиделась.

— Какой ты грубый! Незачем было меня звать, если ты намерен издеваться.

Секретарь извинился. Он был очень расстроен.

— Подожди, Манек. Давай сосредоточимся. Зачем же непременно лезть на небо? Ведь, есть же предметы и на земле. Например… Например…

— Булка! — печально подсказала Манек.

— Булка! Ну, ведь, сама же понимаешь, что булка не годится. Неужели же ничего нет на земле, кроме булки? Ну, подумай хорошенько.

— Компресс.

— Что?

— Я не могу думать, когда ты такой бешеный. Думай сам. Я тебе не кухарка.

— Ради Бога, не сердись! Манек, дорогая, как же быть?

— Подожди! Я придумала! Позвоним к Жене. Она всегда в деревне всем лошадям имена придумывала. Так она живо! Вот увидишь.

— Ну, звони.

— 110-02. Женя, ты? Голубчик, выручи! Придумай скорее название для журнала, только без сил природы. А?

— Что она говорит? — взволновался секретарь.

— Она говорит: «Звездочка».

— О, Господи!

— Она говорит: «Луч»!

— С ума сойду! С ума сойду!

— Она говорит: «Заря».

— Дай отбой! Дай отбой! Уф!

Сели, надулись, отвернулись в разные стороны.

— Не надо было беспокоить Женичку, если тебе нельзя угодить!

— Боже мой! Боже мой! — стонал секретарь. — А время все идет и идет.

— А что, если назвать «Зарница»?

— Гм… пошловато. Но все-таки хоть одно придумали. Запишу: № 1 — «Зарница».

— Видишь, ты все бранишь меня, а я же и придумала. Небось сам не мог!

— Ну, нечего, нечего! Велика важность, — одно название придумала, а я обещал полтораста.

— Ну, теперь уже легче пойдет. Лиха беда — начало.

— Ну?

— Да что ты все понукаешь? Я тебе не лошадь. Выдумай сам, — теперь твоя очередь.

— Легко сказать… Гм… Какие предметы бывают на земле… Булка…

— Я уже говорила булку.

— Подожди, не перебивай! Булка… гроб… чулки… Тьфу! Ничего не годится! А редактор, наверное, за это время сотню придумал.

— Уж и сотню! Спроси у него по телефону.

Секретарь позвонил.

— Это вы, Андрей Петрович? Виноват, я только хотел спросить, как у вас насчет названий? Я уже придумал несколько, но до полутораста еще далеко. Дело в том, что ведь нужно так, чтобы объединяло эмиграцию, а с другой стороны, чтобы не раздражало несогласные элементы… Может быть, у вас что-нибудь есть.

— Гм… да-м… — загудел в ответ сконфуженный бас. — У меня, конечно, есть, кое-что надумано…

— Много?

— Гм… да-м… порядочно… То есть, по правде сказать, одно.

— А какое? Не секрет?

— Извольте. Несколько положим экзотическое, да ведь я не настаиваю: «Солнечное сияние».

Сердце секретаря сжалось завистью, но вдруг он воспрянул:

— Андрей Петрович! — закричал он радостно. — Да ведь это же нельзя! Ведь это же про солнце!

Трубка около секретарского уха долго, тяжело сопела и, наконец, передала фразу:

— Н-да, пожалуй, вы и правы. Да мне, знаете ли, некогда было. Ну, а у вас что? Прочтите ваши.

— У меня не особенно много… то есть довольно мало… у меня одно.

— Не густо. Но зато, может быть, хорошее.

— «Зарница»!

— Что?

— У меня «Зарница», «Зарница»!

— Скажи, что я придумала, — запищала жена. — Рад чужими лаврами.

— Подожди, не мешай! Здесь серьезно, а она… Андрей Петрович! Вы слышите? «Зарница»!

Трубка гулко ухнула, воздохнула.

— Слышу, дорогой мой! И очень горюю. «Зарница» есть тоже явление природы.

Секретарь выронил трубку и посмотрел на жену с тоскою и ужасом.

Но Манек выбежала, хлопнув дверью, и уже из коридора закричала тонко и звонко:

— Подлый хвастун! Чужими лаврами!

Нам давно даны эстетические директивы: не любить Эйфелеву башню.

Она пошлая, она мещанская, она создана только для того, чтобы épater le bourgeois, [9] Шокировать (фр.). она — не знаю что, она — не помню что, но, словом, ее любить нельзя. Я очень покорная. Нельзя, так нельзя. И первые дни моего пребывания в Париже не только не обращала на нее внимания, но, случайно завидев издали, отворачивалась и делала вид, что ничего не заметила.

— Это там, где Эйфелева башня, — объяснял мне кто-то свой адрес.

— Не потребуете ли вы и в самом деле, чтоб я ориентировалась по этой четырехлапой дурище!