Франсуаза Саган - Слезинки в красном вине (сборник)

– Но, вообще-то… Представим себе, что я преуспел в своем предприятии с этой уже созревшей и слишком откормленной кобылой: ведь вы потеряете свой кусок хлеба!.. Давно вы учите этих дам светским манерам? Ну… пытаетесь?

– Полгода, – сказала она, состроив гримаску. – А вы? От кого вы обо мне узнали?

– От русских, – сказал он. – Парочка игроков… знаете?

– А! Варвара и Игорь… Они очаровашки, но повсюду говорят слишком громко.

Она растроганно улыбнулась, без всякой злобы. И Шарль-Анри оценил это. Поразмыслив, спросил:

– А насчет меня как вы догадались?

– О! – сказала она, откинувшись назад со смехом (и ей опять стало двадцать лет). – О, это просто! Я никогда не видела ни одного красивого мужчину, которому за двадцать лет попадались только бессердечные женщины. Такого не бывает. Ваша тактика основывается на нелепице, мой дорогой виконт. Поверьте мне, ее надо сменить.

Оба громко рассмеялись, встревожив юную Брунгильду, вальсировавшую неподалеку с каким-то уланом. Она метнула в их сторону, в темный угол, откуда доносился этот смех, разъяренный взгляд, которого они не видели.

– Вы не ответили на мой вопрос. Что бы вы стали делать, если бы я женился на вашей ученице? – настаивал Шарль-Анри (не замечая, что говорит о своем браке уже в сослагательном наклонении).

– О, для начала я бы сказала «уф!», – ответила Мари. – А потом, честно, понятия не имею. Прокляла бы вас и одновременно пожалела. Но скажите, это имение в Дордони тоже иллюзия?

– Отнюдь нет, – ответил Шарль-Анри в запоздалом порыве к респектабельности. – Только оно действительно в Дордони, то есть далеко от Парижа. Земли вокруг давно заложены, я так и не смог их продать.

– И вы взяли бы туда с собой Брунгильду? – спросила она, машинально восприняв то же сослагательное наклонение.

– Ну уж нет! – возразил Шарль-Анри с чрезмерной, внушенной ужасом твердостью. – Нет. Собственно, я никогда не встречал женщин, с которыми захотел бы там жить… Там или в другом месте, – добавил он. – Впрочем, в Париже я никогда не жил. Мне было бы невозможно…

Он оборвал свою фразу, попытался продолжить и умолк. Скрипки вдруг стали весьма опасны, и эта женщина, сообщница с прозрачными зелеными глазами и беззаботным смехом, чье лицо отметили нежные и сумасбродные воспоминания… эта женщина с безумным, но явно щедрым прошлым тоже стала очень опасна. Он попятился, когда она положила ладонь на его руку, и уже заранее отрицательно качал головой, даже прежде, чем она спросила:

– Но тогда… почему бы и нет? Я обожаю деревню!

Улыбка теперь была и в глазах Мари, а доверие, облегчение и веселость делали ее совершенно неотразимой. У Шарля-Анри почти не было сил сопротивляться этой улыбке. Но, возможно, он все-таки упустил бы свое счастье, если бы тут внезапно не появилась юная Брунгильда, застыв столбом возле их столика, словно вытесанная из того же несокрушимого дерева. Ее глаза полыхали, голос гремел.

– Кажется, сегодня вечером моя родственница забыла о своем возрасте, – заявила она по-французски, на сей раз, хотя бы по форме, без ошибок.

И тут Шарль-Анри с ужасом увидел, как улыбка вдруг исчезла с лица Мари; увидел, как она поспешно встала, слегка поклонившись и всячески показывая осознание своей вины и дурного поведения. Увидел, что она готова извиниться, и понял при этом, что не сумеет вынести, если она сделает это перед ним – ее природным защитником и будущим любовником.

– Полагаю, это вы забыли о своем, – сказал он, вставая в свой черед. – Ваш юный возраст уже не является достаточным извинением, мадемуазель Геттинген, – четко произнес он с язвящей почтительностью, – чтобы вы забыли о наших с мадам де Кравель летах. И уж в любом случае недостаточным, чтобы избавить вас от извинений. Так что я жду их, – закончил он резко (потревожив дух своего предка Эмери, брошенного Людовиком XV на пять лет в Бастилию за заносчивость).

Юная валькирия, ничего не знавшая об этом образцовом предке, колебалась, переминаясь без всякого изящества с ноги на ногу. «Как молодой медведь», – подумал рассеянно Шарль-Анри. Он не осмеливался посмотреть на Мари, но ему хотелось повернуться к ней и заключить в свои объятия – как можно скорее, теперь, когда за него решал кто-то другой, кто-то, кого он, Шарль-Анри, всю свою жизнь недооценивал и не слушал и кто, возможно, был в конечном счете всего лишь мелкопоместным сельским дворянчиком и гулякой, уважительным к приличиям, верным своей жене и скорым на гнев.