Юрий Морозов - Если бы я не был русским

Он увидел её задолго до того, когда она отозвалась на свой номер и сделала шаг из строя. Все остальные полсотни девушек и десяток их охранниц промелькнули в его мозгу, как снежинки в докучном порыве ветра, а из снежного вихря явилось нечто, изменившее вдруг все цвета, запахи и звуки мира и сконцентрировавшее сознание на чём-то абсолютно неосязаемом до этого мгновения. Сквозь её глаза он словно увидел мир иной, загадочно-торжествующий, как будто знакомый и пугающе неизвестный на самом деле. Ему было неважно, какого цвета ёжик коротко стриженных волос на её голове и прямы ли её ноги, скрытые безобразными шароварами, и как плотно притерлись выпуклости грудей к измазанной извёсткой майке. В том, что она была прекрасна, он не сомневался уже ни на секунду. И как со дна преисподней к нему едва пробивался голос начальника охраны, вещавший, что если хотя бы с одной девушкой (а вся их полусотня состояла именно из девушек) случится превращение в женщину, отвечать будет он, бригадир Глеб, номер такой-то и его найдут даже под землёй, чтобы затем отвести в яйцерезку.

— Смотрите мне, — дополнительно пригрозил начальник Глебу и командирше женской охраны. — Тёлки предназначены для партсанаториев и будут проверяться на целостность каждый день в медпункте. До охраны мне нет дела и это ваша забота, — тыкнул он пальцем в пышную грудь командирши.

— Пусть зря ноги тоже не растопыривают, узнаю что — выдеру как Сидорову козу. Но за одну порченную тёлку отвинчу головы всей охране!

Работали над разборкой шикарной виллы одного из членов ЦК, на ухо передавали друг другу фамилию Пельше. Она оказалась в зоне сплошной «трамбовки» — там, где сносилось все: деревья, дома, поля, пригорки и небольшие речки. Но виллу с ценным художественным интерьером, бассейном и статуями в парке надо было не развеять в пыль, а демонтировать аккуратно и без потерь, для чего и понадобились девичьи пальчики.

Первые дни Глеб работал как в бреду, на автопилоте, всё время ощущая её присутствие в каждой секунде времени и каждом сантиметре пространства. Она тоже как будто поглядывала в его сторону, и, когда однажды он помог ей снять тяжелую картину в бронзовой раме, грудь и мозг его едва не лопнули от переполнивших их чувств. Между тем многие предметы обстановки и вещи на этой странной вилле поражали воображение не только девушек, то и дело ахавших то в одном конце дома, то в другом, но и самого Глеба, успевшего за свою недолгую жизнь повидать всякого. В спальне стены, потолок и даже пол сплошь состояли из зеркал, а огромная кровать посреди спальни могла вибрировать и покачиваться, приводимая в действие хитрым механизмом. Повсюду висело множество картин с сюжетами, от которых у пышногрудой командирши охраны краснела шея. И девушки, и Глеб натыкались на кипы журналов с картинками сексуальных оргий и красочных снимков всей палитры физиологической активности мужчин и женщин. В огромной ванной комнате, тоже сплошь в зеркалах, рядом с двумя нежно-фиолетового цвета унитазами находились еще два подобия упрощённых унитазов, а на дне огромной круглой ванны Глеб нашел электрифицированное подобие мужского члена, только значительно больших размеров.

— Говорят, этот Пельше едва ноги передвигал, — шепнул на ухо Глебу как-то зашедший для проверки хода работ начальник, сам обалдевший от увиденного. — Оно и понятно, почему.

Осматривая подвалы, заваленные всяким хламом, Глеб наткнулся на железную дверцу в самом дальнем конце подземелий. Ее сталь с трудом поддавалась его инструментам, и ему пришлось изрядно попотеть, чтобы свернуть засов и замок. Никто не видел и не слышал его манипуляций в подземелье, так как по наитию Глеб проделал все это в отсутствие трудовиков и охраны. За дверцей оказался потайной ход, и, снеся в него найденный наверху исправный электрический фонарь, он задвинул дверцу снаружи до поры до времени огромным сервантом с битыми стёклами.

Эта белобрысая охранница поглядывала как-то странно на Глеба с самого утра. Он и не заметил, как она подобралась к нему в одном из чуланов, где он только что примерился обрушить полки. Почувствовав её, он повернулся как раз навстречу двум тяжёлым, чуть отвислым грушам с огромными коричневыми блюдцами сосков, вывалившимся из расстёгнутой куртки вместе с кислым запахом пота и чего-то наподобие пара из женской парилки. Она стала теснить его к стене, и когда отступать было некуда, он закрыл глаза и, защищаясь, поднял руки, в которых оказалась её твердая и словно бы не женская плоть. Пока он пытался вызволить руки из западни этой плоти, она расстегнула застёжку его арестантских шаровар и холодно-влажной наглой рукой сжала в горсти все, что скрывалось у него между ног. Спустя минуту она резко оторвалась от ошеломленного кролика и, распустив ремень своих форменных брюк, предала их воле земного притяжения. А потом, отвернувшись от него и согнувшись пополам, словно в поисках чего-то очень важного, стала настойчиво тыкаться в него своим твердым и тоже влажным задом, приговаривая при этом: «Ну, давай, давай, давай». Но он только содрогнулся от этих жаждущих толчков, как дом, подлежащий разрушению и сносу под ударами чудовищной металлической «бабы», и не делал ни одного движения, обмерев душой и телом. Когда она выпрямилась, лицо её было багровым и пухлым от прилившей крови. Резко воздев опавшие брюки, она пошла прочь, застегиваясь на ходу, но вдруг приостановилась и, не оборачиваясь, оттопырила одну ногу. Раздался баритональный хрюкающий звук, и, расхохотавшись, она исчезла в проёме двери в конце коридорчика, ведущего к чулану.