Александр Казарновский - Четыре крыла Земли

Казалось настолько естественным – где же еще праздновать возрождение еврейского народа, как не на могиле его праотцев!

Крамольный флаг (государства Израиль) Давид лично пронес под собственным талитом. Чинно отмолились, пропели псалом на мелодию «Атиквы», гимна Израиля, а затем начали танцы в большом увешанном и устланном коврами зале. Человеческий вихрь помчался вдоль выкрашенных в салатовый цвет стен. Вихрь счастья – отцы наши! Матери наши! Авраам! Ицхак! Яаков! Сарра! Ривка! Лея! Мы, сыны ваши, танцуем здесь, сегодня, сейчас – вместе с вами!!

Арабский кади, то бишь судья, увидев это, начал кричать на них и вызвал офицера ЦАХАЛа. Тот, покраснев от возмущения, завопил:

– Уберите флаг!

– Ты, офицер израильской армии, требуешь, чтобы убрали израильский флаг?! – поразился Натан.

– Уберите флаг! – повторял офицер, как запрограммированный.

Убедившись, что строптивые сионисты не торопятся выполнить его распоряжение, он сам протянул ручонки, дабы конфисковать ненужную тряпку. Но не тут-то было. Помахав флагом прямо перед его еврейским носом, религиозные фанатики продолжили свою сумасшедшую пляску.

Офицер удалился, но вскоре вернулся с подмогой. Ешивники продолжали танцевать, а солдаты начали гоняться за флагом, который ешивники быстро передавали друг другу. Внешне это выглядело, как веселая игра, нечто вроде «собачек», столь любимых детьми повсюду от Москвы до Тель-Авива. Постепенно образовались два круга – внешний, по которому в танце неслись парни в кипах, передавая друг другу неуловимый флаг, и внутренний, по которому бегали солдаты, пытаясь этот флаг отобрать. Стало еще веселее.

Но ненадолго. В какой-то момент защитникам отечества надоело демонстрировать свой гуманизм, и на глазах у сперва перепуганных в ожидании провокации, затем изумленных, и, наконец, восхищенных арабов, солдаты стали хватать евреев и бить. Били жестоко. А флаг отобрали.

В прессе поднялся большой шум. Под давлением газет Одноглазый министр, и без того не страдавший особой любовью к будущим поселенцам, распорядился всех «проштрафившихся» выселить из Хеврона. А затем решил вообще ешиву ликвидировать. Но предшествовать этому должна была встреча с вожаками мракобесов.

Вот тут произошло первое малообъяснимое. Рав Левенштейн вызвал двадцатидвухлетнего Натана и спросил:

– Ты в университете учился?

– Учился, – ничего не понимая, отвечал Натан.

– Что изучал?

– Историю...

– Вот и ладненько, вот и хорошо, – потер ручки рав Левенштейн. – Послезавтра встреча с министром. Подготовь весь материал по истории пещеры Махпела.

– К-какой материал? – оторопев, спросил Натан.

– Ты стал плохо слышать? – посочувствовал рав Левенштейн. – Я же сказал – «весь»!

Сутки, не вставая из-за стола, прокорпел бедный Натан над книгами и на встречу с министром принес нечто вроде средних размеров докторской диссертации.

Встреча происходила у министра дома. Начало было очень милым – министр, как известно, увлекавшийся археологией, пригласил дорогих гостей осмотреть домашний музей, состоящий из ценных находок, свидетельствующих о любви хозяина к иудейским древностям. «Вожаки» несколько расслабились, уж больно приятной казалась атмосфера в этом доме, хозяин которого столь бережно лелеял свои еврейские корни. Тем сильнее, едва они перешли к деловой части визита, ошарашил их первый же вопрос, заданный в лоб свирепо прищурившим единственный глаз хозяином:

– А с каких это, скажите, пор евреи превращают кладбища в синагоги?

Все разинули рты. Рав Левенштейн глазами показал Натану – выходи, мол, к доске отвечать домашнее задание. Легко сказать «выходи»! А если у тебя язык прилип к гортани, словно ты забыл Иерусалим?! А если от сверлящего взгляда всесильного министра у тебя даже в сидячем положении начинают дрожать коленки?!

Видя, что Натан не соответствует и под свист галерки, усеянный тухлыми яйцами, драпает со сцены, рав Левенштейн решил взять руль беседы в свои собственные руки, но, увы... не будучи профессиональным историком, сам начал лепетать какие-то общие слова и вскоре осекся, встретившись с насмешливым взглядом тель-авивского циклопа.

Наступила пауза, которая закончилась тем, что покрасневший рав Левенштейн напрямую сказал:

– Натан, будь добр, ответь министру.

Отступать был некуда, и Натан, проглотив пробку, торчавшую у него в горле, слегка подпрыгнул и неожиданно сам для себя заговорил звонким голосом: