Дон Делилло - Имена

Страх. Вот какую тему она выбрала. В Европе нападают на свои собственные институты, на свою полицию, журналистов, промышленников, судей, ученых, законодателей. На Ближнем Востоке нападению подвергаются американцы. Что это значит? Ей хотелось услышать мнение аналитика.

— Банковские займы, кредиты на оружие, товары, технологии. Западные спецы — это ржа, разъедающая древние общества. Они говорят на тайном языке. Приносят с собой новые виды смерти. Новые способы думать о смерти. Учат оборачивать смерть себе на пользу. Вся банковская и промышленная деятельность, все эти нефтяные деньги создают в здешних краях нездоровую атмосферу, сложный комплекс зависимостей и страхов. Конечно, чужих тут тьма — не одни же американцы. Тут все. Но только в американцах есть нечто мифическое — оно-то и привлекает террористов.

— Хорошо, продолжай.

— Америка — это живой мировой миф. Когда убиваешь американца или винишь Америку в каком-нибудь местном несчастье, у тебя не возникает чувства, что ты неправ. Наша роль состоит в том, чтобы служить типажом, олицетворять собой некие вечные представления, которые нужны людям, чтобы утешать себя, оправдывать себя и так далее. Мы здесь ради того, чтобы помогать. Людям что-то нужно — мы это обеспечиваем. Миф — полезная вещь. Недовольные используют нас для разрядки, отводят на нас душу. Любопытно: когда я говорю со средиземноморским бизнесменом, выражающим симпатию и уважение к Соединенным Штатам, я автоматически предполагаю, что он либо обманщик, либо дурак. Недовольство Америкой ощущается всеми, как ни крути.

— И какая часть этого недовольства оправдана?

Я попытался прикинуть.

— Конечно, кое-где есть наше военное присутствие. Еще одна причина для нападок.

— Не кое-где, а почти везде. Ваше влияние чувствуется везде. Но отстреливают вас только в некоторых местах.

— Кажется, я слышу нотку сожаления. Канада — вот ты о чем? Там мы работаем безнаказанно.

— Да уж, там ваших хватает, — сказала она. — Две трети крупнейших корпораций.

— Канада — развитая страна. У них нет чувства морального превосходства. Люди, обладающие высокими технологиями и распространяющие их, — торговцы смертью. Все остальные невинны. Здесь, на Ближнем Востоке, сейчас особый подъем. Никаких сомнений, никакой неопределенности. Им все ясно как день. Высшая справедливость в том, чтобы убивать, — наверное, иногда в это начинают верить целые народы.

Звездная ночь, разговор с женой на греческом архипелаге.

— Канадцы парализованы неизбежностью, — сказала она. — Я не оправдываю их капитуляцию. Да-да, именно так. Жалкие капитулянты.

— У нас в Америке убийства неправильные. Это одно из следствий потребительской политики. Естественная эволюция фантазии потребителя. Люди стреляют с эстакад, из забаррикадированных домов. Чистое воображение.

— Теперь нотку сожаления слышу я.

— Нет связи с землей.

— Пожалуй, в этом есть доля правды. Малюсенькая.

— Я рад. Малюсенькая доля правды — на большее я никогда и не претендовал. Понимаете, что я имею в виду, Оуэн? Где вы там? Подайте голос. Я люблю натыкаться на что-нибудь в темноте.

Я опрокинул стакан и с удовольствием слушал, как он катится по грубой деревянной столешнице. Кэтрин поймала его на краю.

— Ну-ну, — сказала она.

— Самый крупный недостаток этого вина в том, что к нему можно привыкнуть.

Свет высоко на холме. Мы помолчали; тишина текла мимо.

— Почему язык разрушения так прекрасен? — спросил Оуэн.

Я не понял, о чем он говорит. Имел ли он в виду обычное оружие: парабеллумы, осколочные фанаты? Или то, что могло бы оказаться у террориста, какого-нибудь волоокого мальчика из Аданы — «Калашников» через плечо, тихий шепоток в темноте, с гасителем вспышки и складывающимся прикладом? Он сидел тихо, то бишь Оуэн, раздумывая над ответом. Здесь открывался простор для интерпретации, расширения охвата. Вермахт, панцер, блицкриг. Возможно, он терпеливо размышлял о том, в чем притягательная сила этих звуков, как они влияют на химию мозга на ранней стадии его развития. Или он говорил о математическом языке войны, ядерной теории игр, об этой кастаньетной сфане технических данных и мелких щелкающих слов?

— Может быть, они боятся хаоса, — сказал он. — Я пробовал понять их, представить, как у них работают мозги. Тот старик, Михаэли, мог стать жертвой некоего инстинкта, призывающего к порядку. Возможно, им чудилось, что они движутся к какому-то статическому совершенству. Культы всегда тяготеют к замкнутости, это естественно. Изолированность от внешнего мира здесь очень важна. Один разум — одно безумие. Стать частью единой фантастической картины. Сгруппироваться, сплотиться. И тем спастись от хаоса и жизни.