Клэр Морралл - Изумительное буйство цвета

— Что ж, — сказал Адриан, — мы с Лесли посовещались и решили, что если ты хочешь, чтобы тебе разрешили снова приходить к девочкам, то должна разобраться, почему ты вела себя так неразумно.

— Видишь, — сказала я Джеймсу, — он думает, что я сумасшедшая.

— Да нет, не сумасшедшая, — сказал Адриан, — просто неуравновешенная…

Я бы вскочила на ноги, да уже стояла.

— Думаю, это слишком, — сказал Джеймс мягко. Он никогда не злится, если я этого не хочу. — Она хотела сделать девочкам сюрприз, а он не удался. Это нельзя назвать неуравновешенным поведением. Скорее — глуповатым.

— Да, — сказала я.

— Не забывай, что ее всю ночь не было дома, — возразил Адриан.

— Она была у Джейка, — ответил Джеймс.

— Гол! — закричал Мартин и вскочил с дивана, вскинув руки вверх. Он оглядел нас, напряженно стоявших посреди комнаты, глуповато улыбнулся и снова сел.

— Да, — сказал Адриан, — это неподходящее слово. Я выбрал неподходящее слово.

— Правильно, ты же всего лишь писатель, — сказала я. — Никто и не ждет от тебя подходящих слов.

Никто не засмеялся. Я села, сложила руки и стала смотреть телевизор.

— Я просто хотел сказать, — продолжал Адриан, — что ты не в себе с тех самых пор, как…

Он никогда не сказал бы этого. Об этом не говорит никто. Они подошли слишком близко, опасно близко, и вот я — перед ними, но дальше они не идут. Как будто вокруг этого огромная дыра, и каждый боится в нее упасть. Они немного покачиваются на ее краю, а потом поворачиваются и уходят прочь.

— В общем, — сказал Адриан после неловкой паузы. — Нам бы хотелось, чтобы ты поговорила с врачом, с человеком, который поймет тебя. Мы за тебя переживаем, и я уверен, Джеймс согласится с нами.

О нет, подумала я, Джеймс не согласится. Я посмотрела на него, но и у него сделалось такое доброе, сочувствующее лицо — не понять, что он думает на самом деле.

— Ты хоть понимаешь, что Эмили и Рози утратили к тебе доверие?

— Это был сюрприз, — сказала я. — Я хотела, чтобы все было неожиданно.

— Не знаю, сможет ли Лесли вновь поверить тебе, — сказал Адриан.

И вот я здесь, в той же ловушке, что и три года назад.

— Кэтрин Мэйтленд? — произносит медсестра и указывает на дверь слева.

Когда я поднимаюсь, Джеймс улыбается мне ободряюще, и я, чтобы его порадовать, стараюсь казаться сильной.

На самом деле доктор Кросс мне почти что понравилась. Она всегда спокойна, и иногда я забираю с собой частицу ее спокойствия. Мне просто не хочется, чтобы меня подталкивали к этим посещениям.

Когда-то я имела обыкновение заходить к ней довольно часто — теперь даже не помню, почему перестала. Получается, что объяснить причину моего появления здесь не так уж трудно. Я рассказываю ей о Рози и Эмили, об Адриане и Джеймсе, о «Питере Пэне». Я не рассказываю о желтом периоде и о билетах на поезд до Эдинбурга.

Когда я заканчиваю, она сидит какое-то время, серьезно что-то обдумывая. Это маленькая женщина, внешне очень аккуратная и точная во всем. Слова ее тоже очень аккуратны, и по какой-то причине становится понятно, что она знает больше, чем говорит.

— Итак, — говорит она после паузы, — вы осознавали свою ответственность?

Я знаю доктора Кросс достаточно хорошо, чтобы сообразить, к какой мысли она хочет меня подвести.

— Не уверена, — говорю я. — Адриан говорит, что я сумасшедшая.

— А вы что думаете по этому поводу?

Я думаю, что, вполне возможно, он прав, но не говорю этого.

— Не знаю. По-моему, он сказал глупость.

Как ей удалось заставить меня признаться в этом? Я не шла на подобные признания ни с кем другим.

— Не допускаете ли вы, что можете находиться в состоянии депрессии?

Так я и знала, что она это скажет.

— Возможно, так и есть. — Я заплакала.

Она ждет. Не говорит ничего. Мне нравится ее спокойствие, и я в конце концов тоже успокаиваюсь. Она протягивает мне пачку салфеток, я беру одну и сморкаюсь.

— Извините, — говорю я.

— Что вы думаете насчет того, чтобы снова принимать антидепрессанты?

Я смотрю на нее. Она не улыбается. Просто смотрит на меня.

— Я не могу понять, как я себя чувствую, — говорю я.

— А мне кажется, что это неплохая идея — попробовать еще раз, — говорит она.

— Хорошо. — Я киваю. Я боюсь того, к чему это может привести, и думаю, она это знает.

— С тех пор как умер Генри, прошло три года?

В ней нет смущения. Она просто говорит это, а я принимаю то, что она говорит.

— Три года, — говорю я, — два месяца и пять дней.

— И легче не становится?